Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
В течение двух последующих дней доктор поставил диагноз: оспа {122}. Месяцем позже Женни напишет подруге: «Вы можете себе представить ужас и отчаяние моих домашних после объявления этого диагноза» {123}. Эпидемий оспы в Англии не было с 1830 года, а с 1853 года была введена обязательная вакцинация для младенцев, поэтому смертность сокращалась с каждым годом. Тем не менее те, кому повезло подцепить даже самый ослабленный вирус, в эту оптимистичную статистику не попадали: в самом лучшем случае оспа означала изуродованное пустулами лицо и тело, в худшем — тяжелую болезнь и смерть. Эта болезнь была безжалостным убийцей — в свое время колонизаторы даже использовали ее сознательно, чтобы заразить и истребить коренное население Америки. В Англии же в тот
Как и во время болезни Муша, Маркс бросил все свои дела и стал ухаживать за женой. Он писал Энгельсу: «Ужасное заболевание! Если заразится и Ленхен, мне придется немедленно отправить ее в больницу. Поэтому сестрой милосердия стал я сам… На протяжении многих недель моя жена пребывала в исключительно нервном состоянии вследствие огромного количества свалившихся на нас неприятностей, а потому была более подвержена инфекции, которую и могла подхватить в омнибусе, лавке и т. п…»
О работе не могло быть и речи: «Единственное занятие, которое помогает мне сохранять ясность ума, — это математика… Вчера вечером все было ужасно. Сейчас я и сам чувствую себя больным. Только дьявол знает, сколько еще несчастий нам предстоит пережить». Вскоре совершенно измученный и опустошенный Маркс нанял сиделку, чтобы она помогла ему с уходом за Женни {125}.
Каждый день он отсылал еду Либкнехтам, иногда навещал их — но визиты были краткими из опасения принести заразу. Состояние Женни по-прежнему было очень тяжелым. Хотя она оставалась в сознании, у нее отказали руки и ноги, а тело потеряло чувствительность и утратило некоторые функции. Ее мучила боль, она горела в лихорадке и не могла спать. Сама Женни вспоминала: «Временами я лежала с открытым окном, чтобы холодный ноябрьский ветер хоть как-то остужал мой жар. Голова и сердце пылали адским огнем, а губы холодели, и лишь иногда я чувствовала вкус нескольких капель кларета. Я едва могла глотать, мой слух становился все слабее, и наконец глаза мои закрылись, и я уже не знала, не погрузилась ли я в вечную ночь!» {126}
Острая фаза заболевания обычно длилась неделю, но врач сказал, что Женни будет болеть гораздо дольше, и детей опасно держать в доме. Течение болезни говорило о том, что инфекция небывало сильна. Маркс был вакцинирован против коровьей оспы, как и Ленхен, но они должны были оставаться в доме на время карантина — в течение 10 дней. 28 ноября Маркс писал Энгельсу, что дети очень напуганы. Свою мать они видели только сквозь окна, с улицы, — она лежала в кровати, больше напоминая собственный призрак. Маркс тем временем смог отвлечься от мучительного беспокойства за Женни при помощи… острой зубной боли {127}.
На этом трагическом фоне был опубликован «Господин Фогт». Энгельс получил свой экземпляр 5 декабря и к большому удовольствию Маркса объявил книгу лучшей полемической работой, когда-либо написанной Карлом {128}. Действительно, книга получилась остроумной и смелой одновременно, весело отвечая на обвинения Фогта, Маркс представал в образе этакого Фальстафа, «остряка, охальника, жирного негодяя, шута и насмешника» {129}. Кроме того, это было увлекательное описание персонажей радикальной оппозиции первой половины XIX века, отчасти — автобиография самого Маркса, отчасти — сборник анекдотов вместо серьезной биографии тех, кто находился в центре революционного движения.
Возможно, опубликуй Маркс эту книгу в Германии сразу вслед за книгой Фогта, ему был бы оказан куда более теплый прием. Теперь он пытался выиграть на продажах. 41 проданный экземпляр в Лондоне, затем 80 экземпляров… Он даже вообразил, что дела идут настолько хорошо, что «Пеш [издатель] планирует второе издание» {130}. Однако ни о каком втором издании и речи быть не могло. Издатель стал банкротом, и в дополнение к расходам за первоначальную публикацию и судебным издержкам, которые достигли уже 100 фунтов, Марксу был предъявлен счет от типографии еще на 20 фунтов {131}.
Женни обвинила «ленивую, трусливую, продажную
прессу» в том, что она приговорила «Господина Фогта» к упокоению на том же кладбище незаслуженно забытых работ Маркса. Сам же Маркс, возможно, ожидал такого результата, когда писал книгу. В предисловии он отметил: «Я заранее знаю, что те же проницательные и умные люди, которые с умным видом кивали в ответ на «разоблачения» Фогта, когда его стряпня впервые появилась на прилавках, теперь будут не в состоянии понять, почему я трачу время на опровержение его детской лжи; в то время как либеральные писаки, поторопившиеся подхватить брехню Фогта, закружились вокруг, словно коршуны, немецкая, швейцарская, французская и американская пресса теперь имеет возможность самостоятельно оценить выступление этого героя. Но не берите в голову!» {132}История с Фогтом на короткое время всплыла из забвения в кругу Маркса в 1870 году, когда в архивах французского правительства были обнаружены записи, подтверждавшие слухи о том, что Фогт получил деньги от Наполеона, 40 тысяч франков, в 1859 году — том самом, в котором Маркс поделился этой сплетней с Энгельсом {133}. Однако это оправдание Маркса опоздает на десятилетие, да и появится в виде неприметной сноски. Для Маркса и Женни это станет лишь напоминанием о той далекой и жестокой борьбе, но к тому времени они переживут уже гораздо более разрушительные личные и профессиональные поражения.
28. Лондон, 1861
До сих пор я считал, что, следуя революционным курсом, все люди действительно решительного характера черпают силы из своих неудач и становятся тем более решительными, чем дольше они плывут в потоке истории.
Женни постепенно поправлялась, но болезнь изуродовала ее прекрасное лицо — теперь оно словно было покрыто багрово-фиолетовой маской воспаленной плоти {2}.
В канун Рождества {3} детям разрешили вернуться домой. Сочельник выдался необычно солнечным и сухим — такое в декабрьском Лондоне {4} бывало нечасто. Они ворвались в дом, чего не могли сделать несколько недель, и побежали вверх по лестнице, чтобы увидеться с матерью, — но радость обратилась в ужас, когда они увидели ее. Все трое разразились слезами. Женщина, сидевшая в комнате их матери, была неузнаваема. Женни признавалась в письме подруге, что перемены, произошедшие с ее внешностью, были поистине драматичны: «Еще 5 недель назад я выглядела не так уж и плохо на фоне моих цветущих юных девочек. Каким-то чудом волосы мои не поседели, зубы и фигура не стали хуже, я вполне неплохо сохранилась — но как же все изменилось теперь! На мой собственный взгляд, я напоминала носорога или гиппопотама, которому место в зоологическом саду, а не в рядах представителей кавказской расы» {5}.
Женни и Маркс оба гордились красотой Женни. Теперь все, что они так ценили, было уничтожено. Маркс писал Энгельсу: «Врач говорил, что в конце концов все пройдет, но потом шепотом добавил, что лицо моей жены, вероятнее всего, уже не будет гладким, как прежде» {6}.
Женни не была тщеславной кокеткой, но внешность свою ценила и придавала достаточно большое значение тому, как она выглядит. Ее слабость после болезни, усиленная тревогой за свою внешность, сделала ее психически неуравновешенной и нетерпеливой. Возвращение дочерей домой было омрачено психическими и физическими осложнениями ее болезни {7}.
Маркс в конце концов сдался перед стрессом, в котором он обвинял недели бессонных ночей и беспокойства за Женни. Долги семьи выросли благодаря делу Фогта и оспе Женни {8} (которая, по словам Маркса, стала поводом для такого счета от врача, что волосы вставали дыбом) {9}. Затем пришло уведомление из «Трибьюн», что Маркс написал на 19 статей больше, чем требовалось, и за них оплаты пока не будет, а новые статьи не понадобятся в ближайшие 6 недель {10}. Дальше — больше. Проект Новой Американской энциклопедии был приостановлен. Энгельс и Маркс дошли только до третьей буквы («С») {11}.