Карнавал разрушения

Временами, впрочем, он начинал адаптироваться к новой ситуации и желал сохранить момент поразительного зрелища, которое подсказало ему, насколько редкая вещь — жизнь вообще, и насколько маловероятно, чтобы когда-либо другие существа посетили эту фантазию и обнаружили последних представителей человеческой расы. Однако, в иные моменты он ни о чем не сожалел. Просветление есть просветление, и этим все сказано. Он понял: другие люди никогда не имели шанса пережить такое, даже Анатоль Домье не был достаточно смел, когда, загадывая желание перед лицом смерти, не догадался попросить о просветлении. Истина драгоценна и прекрасна, сколь бы горька она ни была.

«Всю свою жизнь я просил о возможности встретиться лицом к лицу с ангелом, чтобы он откровенно ответил на мой вопрос, — думал Дэвид. — Теперь мое желание исполнено, по крайней мере, в воображении. Махалалел обрел плоть и предложил мне все время мира, дабы я мог задать ему вопрос. Но о чем мне его спрашивать — теперь — и важны ли ответы? Какие значимые объяснения мог бы он мне дать? Понимает ли он намного больше меня — того, кто подсказал ангелам, в чем они нуждаются и о чем не желают знать?»

И встретил он, в конце концов, не Махалалела, но Гекату. Проходя по узкому коридору, он заметил, как она приближается с другого конца. Тоже, похоже, бесцельно бродила, изучая последний памятник человеческой гениальности. Лицо ее, хотя и спокойное, как всегда, было озарено пытливостью, и это странным образом казалось трогательным.

— Что-то есть печальное во всей этой пустоте, — промолвила она.

— Земля, без сомнения, еще более пуста и печальна.

— Без сомнения, — эхом откликнулась она. — Ты видел Махалалела?

— Да. Он поместил меня и Джейкоба Харкендера в комнате, вид из окна которой выходил на бесконечный простор звезд, раскинувшихся в безвоздушном пространстве, и, должен сказать, панорама впечатляет. Не знаю только, можно ли разглядеть среди них Землю.

— Он показывал мне Землю. Думаю, я бодрствую немного дольше, чем ты. Ты видел камеры со спящими людьми? — спросила Геката. — Я искала, но до сих пор не обнаружила их.

— Нет. Полагаю, со временем Махалалел покажет нам их. Он теперь человек. Но все еще не покончил со своими играми. Конечно, если я захочу разбудить Нелл, то придется просить его разрешения — но, может, лучше оставить ее спать и видеть сны, так милосерднее? Эта конкретная фантазия — бедная и убогая, разве нет?

Она странно посмотрела на него, словно не понимала причин для горечи. — Это не сон, Дэвид, — объяснила она. — Это реальный мир. Все, что случилось — случилось. Ничего уже не переделаешь — даже при помощи магии.

«Это ничего не значит, — напомнил он себе. — Пускай участник сна называет сон реальностью». — Но некое сомнение зашевелилось где-то в области желудка.

— Это сон, — настаивал он.

— Снов больше нет. Все они реальны. Мы уже за пределами иллюзии.

Ему показалось, что лучше сменить тему.

— Как ты считаешь, устроили бы тебя несколько веков бодрствования с компаньонами, которых тебе предложил бы Махалалел? — спросил он ее. — Или мы начали бы ссориться, как наши предшественники?

Она поняла вопрос как обычную провокацию и не ответила на него. — Мы с тобой похожи, — сказала она ему с таким видом, словно сама удивилась этому открытию. — Мы — монстры, и в душах у нас — лишь холодная тьма. Но еще у нас есть своего рода магия. Каждый из нас — целая Вселенная, я бы сказала, полная крошечных механических микробов, которые интенсивно трудятся, дабы сохранить нас и обезопасить. Будь они мыслящими, интересно, считали бы они нас богами?

— Мы не боги, и не надеемся ими быть, — отозвался он. — Мы — то, что мы есть, и вряд ли станем кем-либо еще, даже если Махалалелу удастся отправить этот воображаемый мирок сквозь пустоту к другому солнцу. Было бы слишком уж оптимистично ожидать, что где-то найдется гостеприимный мир, близ которого мы могли бы создать вторую Землю. Если магия нам больше недоступна, тогда уже ничто не поможет, и я не вижу разницы, сколько ждать смерти — сто лет или тысячу, провести это ожидание, бодрствуя, или же во сне.

— Разница есть, — заметила она. — Вся разница мира. Ты не можешь утверждать, будто тебе все равно. В любом случае, только оптимизм поможет нам решить проблему и отыскать новую Землю.

— Но как мы можем быть уверены, что все это — не сон? Мы одним прыжком очутились в совершенно ином состоянии, как по мановению волшебной палочки, так разве не уместнее считать эти новые тела простой иллюзией?

Она пожала плечами. — Я уверена, — сказала она. — Это драма Махалалела, и мы играем роли, которыми она нас наградил, но это не сон. Он режиссер, и сценарий принадлежит ему, поэтому только он знает конец истории. Но мы реальны, и должны действовать, как независимые существа, делать свой выбор и создавать собственные возможности. Его сородичи полагались на нас, мы же не сумели помочь им предотвратить оргию полного разрушения, даже если бы смогли показать все ходы и стратегии более отчетливо. Пожалуй, мы лишь усилили их собственные процессы самоуничтожения, а они — наши.

— Да, пожалуй, — согласился Дэвид, при этом не зная точно, насколько это соответствует истине. — Если так, то мы, чего доброго, не впустую прожили жизнь.

Она даже не улыбнулась. — Я рада, что смогла принять участие в оракуле, пусть даже сама не особенно много помогла в его расшифровке. Я не слишком горда, чтобы испытывать благодарность. Может быть, это всего лишь игра, но, если так, лучше играть в нее, чем не играть, лучше быть пешкой, нежели оставаться ничем. Разве от горечи становится легче?

— Великое знание есть великая скорбь, — процитировал он, — и преумножающий знание преумножает печаль. — Но теперь в его голосе звучало меньше горечи, больше извинения. Конечно же, она права. Он не мог стать игроком в такого рода игре, значит, стоит быть благодарным за возможность стать значимой пешкой. Чем бы ни стал мир, ему надлежит жить в нем наилучшим образом. Разве не наследник он интеллектуального багажа сэра Эдварда Таллентайра?

Она права. Это реальность. Даже если нет, нужно жить так, будто так оно и есть.

— Почему ты боишься? — тихо спросила Геката. — Ты уже сотни раз умирал, испытывал боль на протяжении многих жизней. Известный тебе мир безвозвратно потерян, и об этом стоит скорбеть, но бояться-то нечего. С этого момента тебе легко будет проявлять храбрость — как это всегда было со мной.

— Не страх беспокоит меня, — отозвался Дэвид. — Простое разочарование. Я надеялся на лучший конец.

— У тебя все еще есть выбор, — заметила она.

— Бодрствовать или уснуть навсегда? — спросил он. — Следует ли мне принять конец моего мира и полное забвение всего, чем я когда-то был, во что верил, на что надеялся, и предаться сну с приятными сновидениями?