Карнавал

Она работала с Мусей третий день подряд; работа началась сразу после операции. В первый же день Муся заговорил. Он научился повторять как эхо любые слова, обращенные к нему. Было похоже, что он понимал и смысл слов. Все это напоминало воспитание ребенка; Одноклеточная никогда не имела детей и никогда не имела дела с детьми (не считая соседских), но материнский инстинкт подсказал ей и правильную интонацию сюсюканья и обязательные трепыхания восторга при каждом новом успехе ученика. Тот же инстинкт подсказал ей, что воспитательный процесс идет не совсем гладко. Впрочем, первый день после операции прошел спокойно.

Придя утром на следующий день, Одноклеточная удивилась перемене, которая произошла с Мусей. Его лицо стало лицом разумного человека. Правда, Муся не был Аполлоном – мясистое лицо, все в буграх и вмятинах, рыхлое, как весенний снег, короткие пальцы почти без ногтей, маленькие, но сильные глаза (напоминающие глаза быка или носорога), свистящее дыхание, постоянно капающий пот, двойной подбородок. Его губы еще иногда вываливались вперед, а рот закрывался чуть позже, чем нужно, но все же закрывался. Во второй день Муся научился говорить вполне самостоятельно. Одноклеточная провела интеллектуальный тест и получила прекрасный результат – 76 баллов. Это был результат недалекого, но здорового человека. В этот же день Одноклеточная попробовала учить Мусю читать, но дальше разглядывания картинок из букваря дело не шло. Правда, букварь Мусе понравился. Одноклеточная постаралась объяснить Мусе основные, как она считала, понятия – понятия добра и зла, и кое-что ей удалось. Сама себе она казалась змеем, совращающим первых людей в раю.

Это было приятно: во-первых, совращать кого-то всегда приятно, а она пробовала это только в первый раз; во-вторых, даже сравнивая себя с врагом человечества, она ощущала гордость – из-за разницы в масштабе. Но главное – без понимания добра и зла человек никогда не станет действительно человеком.

– Так скажи мне, что такое зло? – спросила Одноклеточная.

– Это зло, правильно?

– Правильно, но не нужно было этого делать. Зло делать нельзя.

– Правильно, нельзя, – согласился Муся, – потому что потом будет хуже, если тебя поймают. Я хочу поймать повара и заставить его есть помои. Хочу оторвать стул и бросить его в окно (он перечислял медленно и очень рассудительно), хочу поцарапать все стены, хочу сварить из тебя суп, хочу забрать твои сережки.

– Зачем?

– Хочу.

В тот день ответил была в сережках – они были серебряными, длинными, как сосульки: кольцо и к нему подвешены цепочки разной длины.

– Хочешь, я тебе сама дам мои сережки?

– Нет, так я не хочу, – сказал Муся и встал. Он был высок и, наверное, силен, но Одноклеточная не боялась его по трем причинам: во-первых, доктор Лист, который не ошибается, сказал, что Муся безобиден; во-вторых, она боялась только тех людей, перед которыми чувствовала себя неловко, по неопытности не опасаясь физической угрозы; а в-третьих, конечно, сломанная ключица.

Муся подошел совсем близко и наклонился к ее уху.

– А теперь скажи мне, что такое добро? – попыталась остановить его Одноклеточная.

Муся не отвечал.

– Ну?

Муся укусил ее за ухо.

Потом, когда кровотечение остановили, а Мусю снова окунули в смирительный комбинезон, Одноклеточная поинтересовалась, что же произошло с ее сережкой. Ничего страшного – Муся пожевал ее и выплюнул. Сережку нашли в углу. Одноклеточная опасалась, что бедняга может проглотить металл. Остальное ее волновало меньше. Она высказала свое опасение и санитар посмотрел на нее с презрением, как на явную лицемерку. Она покраснела.

Люди стесняются своих самых прекрасных чувств так же сильно, как и самых мерзких. Те люди, которые имеют прекрасные чувства. Остальные не стесняются ничего.

Этим закончился второй день.

На третий день, двадцатого марта, Муся был прикован к столику за здоровую руку, а Одноклеточная старалась к нему не приближаться.

– Мне так неудобно, – сказал Муся.

– Ты сам виноват, не нужно было на меня набрасываться.

– Я не о том говорю, меня неудобно перевязали, все время болит спина. Отпусти меня.

– Нельзя, у тебя перелом ключицы, твои плечи должны быть отведены назад. Тебе продели под руками кольца и связали их сзади, а сверху сделали повязку. Так надо.

– Значит, это не навсегда?

– Нет, но на несколько недель.

– Я не буду тут ждать несколько недель.

– А что же ты будешь делать?

Муся замолчал и стал трещать пальцами. Он держался за каждый палец по очереди и был слышен довольно громкий треск.

– Зачем ты это делаешь? – спросила Одноклеточная. – Это плохо.

– Это тоже зло?

– Так не принято.

– А мне нравится и я буду, – сказал Муся. – Почему пальцы трещат?

– Я не знаю.

– А что же ты тогда делаешь?

– Я учу тебя жизни.

Муся пошевелил губами, это означало улыбку.

– Ты меня ничему не научишь, ты даже не знаешь, почему трещат пальцы. Когда-нибудь я тебя убью.

– За что? – удивилась Одноклеточная.

– За то, что ты со мной сделала. Я чувствую себя так, будто с меня содрали кожу. Я хочу, чтобы ты чувствовала то же самое. Я сдеру с тебя кожу.

– Но это зло, – сказала Одноклеточная, чувствуя, что все ее аргументы проваливаются в пустоту. – А ты знаешь, что зло делать нельзя.

– Я не настолько глуп, чтобы тебе верить, – сказал Муся, – но я еще многого не понимаю. Расскажи мне обо мне.

– Я встретила тебя недавно, – начала Одноклеточная, – тогда ты был очень болен и выпрашивал деньги в метро. Ты даже не умел говорить. И зачем-то ты пошел за мной. Вначале я тебя боялась.

– Да, я помню, я пошел за тобой, ты мне понравилась, ты была добрая.

Одноклеточная испугалась, что покраснеет, и от этой мысли действительно начала краснеть.

– Откуда ты мог знать, что я добрая? – тихо спросила она.

– До сих пор мне снится сон, – сказал Муся, – и я постоянно просыпаюсь ото сна. Сначала я знаю, что проснулся, а потом понимаю, что это снова только сон. И когда я понимаю это, то я опять просыпаюсь.

– Непонятно, – сказала Одноклеточная.

Наверное, в его голове неверно замкнулись какие-то связи, подумала она.

– Ты была самым первым моим сном. Но я тебя хорошо помню. Ты была хорошим сном. А потом я проснулся и просыпался много раз. Сейчас я хочу содрать с тебя кожу. Я возьму нож… Или ножницы…

– Пожалуйста, не надо!

– Я разрежу кожу на спине и на животе, потом выверну ее, как перчатку…

– Остановись!

– Почему?

– Ты не можешь быть таким. Ты никогда не был таким.

Муся задумался.

– Я понимаю, – сказал он, – я правда понимаю. Я много понимаю. Но расскажи мне обо мне.

– Тебя вылечили, – сказала Одноклеточная, – ты первый человек, которого смогли вылечить от врожденного слабоумия.

– Я не человек, – возразил Муся.

Одноклеточная почему-то испугалась его слов.