Карта реки времени
Шрифт:
…Тёплый, пасмурный рассвет в осенней Ялте. Мокрая после ночного дождя набережная, мокрые причалы, мокрые, поджидающие курортников катера, покачивающиеся на ленивой воде.
Солнце ещё не взошло из-за гряды окрестных гор. Кое–где ещё горят непогашенные фонари.
Иду из гостиницы к киностудии, где начались съёмки фильма по моему
сценарию. Там, возле входа меня ждёт звукооператор — местный житель Стас, чтобы повести в гости к какой-то, будто бы очень интересной старушке. Бывшей фрейлине при дворе Его императорского величества Николая Второго.
«Почему так рано?» — спрашиваю Стаса, в то время как он
«Она с причудами. Принимает только рано утром. Давай купим ещё десяток яиц и масло. Бедна, как церковная крыса».
А мне-то казалось, царь и всё, что связано с Российской империей, осталось в фантастической дали прошлого…
Поднявшись крутыми улочками мимо старинных домов с верандами и галереями, заходим в один из них, поднимаемся скрипучей деревянной лестницей к обшарпанной двери, стучим.
Щёлкают засовы, грохочет цепочка.
В дверном проёме возникает неожиданно не такая уж древняя женщина с папиросой. На её голове не без кокетства красуется свёрнутое чалмой вафельное полотенце.
«Ребята, а вы меня не убьёте?» — доверчиво, как девочка, спрашивает она и пропускает в жалкую комнатёнку.
Драная кушеточка, соломенное кресло–качалка, пузатый комод с остатками инкрустации. На стенах выцветшие фотографии в вычурных рамочках. Между фотографий какая-то картина.
У подоконника столик на изогнутых ножках с yзкой, стеклянной вазочкой, откуда торчит засохшая почерневшая роза.
Выкладываем на хромоногий столик покупки.
«Шампанское! Как давно я не пила шампанского! Его нужно пить из бокалов, а у меня остался только один», — торопливо выставляет бокал и два гранёных стакана.
Стас раскладывает закуски на выщербленные тарелочки, откупоривает бутылку.
«Боже! Как давно я не пила шампанского! Забыла его вкус. Какая прелесть! А знаете, я впервые пила его в Париже! Там у меня до сих пор должны храниться средства родителей, подаренные Государем бриллианты. Ведь одно время я была его любовницей».
Видно, что бедная, одинокая женщина заговаривается. Что у неё тоска по человеческому общению.
Я подхожу к комоду, над которым возле иконки висит картина. Это портрет юной красавицы с золотистыми, распущенными до плеч волосами. Похожа! Все ещё чем-то похожа на себя, теперешнюю. Внизу картины подпись — В. Серов.
«Как же вам удалось выжить при большевиках при немцах?» — спрашиваю я в то время как она с бокалом стоит за моей спиной.
«Можете расстрелять меня! Я была любовницей всех этих сволочей. Тех и других. Переводила, потому, что знаю четыре языка — французский, немецкий, английский и итальянский. Да, да! С папой и мамой была в Италии. Я помню Рим и Средиземное море. Потом в лагере на вошебойке меня называли немецкой овчаркой.»
Кажется, именно так тогда и сказала: «Помню Средиземное море!» Словно о главном событии своей жизни. Эта нищая с пропадающим в парижском банке капиталом…
Когда мы со Стасом уходили от неё, свежести утра, как не бывало. Праздная, курортная публика заполнила всю набережную, причалы.
«Навязчивая идея — говорит Стас — и про то, что была любовницей Николая и про деньги за границей».
«А как же картина Серова?» — спрашиваю я.
И вот передо
мною через столько лет шумела прибоем часть Средиземного моря — Адриатическое. Из пустого любопытства, продиктованного, впрочем инстинктом писателя, пришёл я тогда со Стасом к той несчастной, чьё имя, теперь конечно позабыл.И бывшая фрейлина и грудная клетка погибшего моряка, и множество других трагических картин, — все это горе мира, словно нарочно с юности было показано мне. Где уж тут чувствовать себя счастливым?!
…Когда Донато привёз меня с пляжа, у дверей храма нас ждала Лючия с каким-то пожилым человеком.
— Коме сей аббронзато! — услышал я его возглас, выходя из машины.
— Пеппино! — кинулся к нему, чуть отставил назад славного начальника барлеттской телефонии, чтобы как следует рассмотреть. И огорчился.
Этот толстый человек за два года как-то болезненно похудел, что никак не шло ему.
«Что случилось? — подумал я — Не столько похудел, сколько постарел».
Между тем, Пеппино указывал мне на большую чёрную машину, стоящую во дворе под тенью дерева.
— Он приехал за тобой — пояснил Донато. — Забирает на целый день.
— Чудесно! Но как же Рафаеэль? Кажется, сегодня на очереди Рафаэль?
Лючия, поняв о чём идёт речь, успокоительно махнула рукой, мол, в другой раз. Я быстро поднялся к себе, выложил на подоконник раковины для просушки, умылся.
Когда умываешь лицо после моря, вода на миг становится солоноватой, и это ощущение для меня сродни счастью.
— Иди! Успеешь выпить кофе, — послышался голос Донато — Лючия принесла пирожные!
— Спасибо! Не могу, ведь внизу ждёт Пеппино.
…Мы ехали на его «ланче» по городу, наводнённому в этотчас будней автомобилями и пешеходами. Я смутно помнил, где Пеппино живёт, и удивился тому, что мы вырвались из тесноты улиц. Наращивая скорость, помчали простором шестирядного шоссе, обсаженного по краям лопоухими кактусами–опунциями.
— Куда едем? — забывшись, спросил я.
Пеппино не понимал по–русски. Он похлопал себя пальцами по рту, и стало ясно — едем куда-то перекусить.
— Манжаре, — подтвердил он, — кушать.
Читатель! Заметил ли ты, что я всё время хочу приобщить тебя к радости жизни? Просто радости жизни от моря, солнца, тех же ракушек на песке…
Различные умствования надоели. Мир погребён под мусорной свалкой цитат, псевдоучёных понятий, подменяющих непосредственное ощущение Бытия. Как бы я хотел, чтобы в эту минуту, и ты ехал вместе со мной и Пеппино! Как я, почувствовал бы себя молодым, голодным, жаждущим жизни! Словно пошла назад стрелка биологических часов…
Я старался запомнить это ощущение каждой клеточкой тела. Думал о том, что время при каких-то условиях может двинуться назад. В этом, как бы ёрзающем движении времени, возможно и скрыт ключ к разгадке таких явлений, как ясновидение, предсказание будущего.
— Киев — перебил мои размышления Пеппино.
Ты был в Киеве? — сообразил я.
Тот усиленно закивал. В подтверждение с трудом произнёс – «гap6yз», «Крещатик» и «дивчина».
С напряжением слушая его, я понял, что Пеппино недавно с благословения дона Донато ездил, вместе с женой Амалией, на Украину, в Киев, где они удочерили девочку Настю. Двенадцатилетнюю дочку умерших родителей — чернобыльцев. Мало им было приёмной итальянской дочери, взятой из приюта.