Картина без Иосифа

— Я не…

— Ты как черная овца, потому что у тебя голубые глаза. Мэг, как ты думаешь, какова вероятность, чтобы у двух кареглазых людей родился ребенок с голубыми глазами?

— Ну?

— Пожалуй, одна миллионная. Может, больше. Может, одна миллиардная.

— Ты так думаешь?

— Я знаю. Викарий не был твоим отцом. Значит, твоя мама его не убила. А зачем ей убивать кого-то еще?

В его голосе звучала такая убежденность, а в словах такая логика, что ей захотелось принять его слова, согласиться с ними. Мэгги хотелось ему верить. Ей было бы намного проще жить, если бы она знала, что в его словах кроется правда. Тогда она сможет вернуться домой. Сможет взглянуть на маму. Не будет думать о форме своего носа и рук — такие они, как у викария, или нет? — не станет она и удивляться, почему он брал ее за плечи, отстранял на вытянутые руки и долго рассматривал. Каким облегчением для нее будет знать что-то точно, даже если это и не станет ответом на ее молитвы. Так что ей хотелось поверить. И она бы поверила, если б желудок Ника не заурчал, если бы Ник не дрожал, если бы она не видела мысленным взором огромное стадо овец, которое движется подобно грязноватому облаку по зеленому ланкаширскому холму. Она оттолкнула его от себя.

— Что? — удивился он.

— В стаде есть еще одна черная овца. Это Ник Уэр.

— Да?

— Так что вероятность меньше одной миллионной.

— Мы ведь не овцы. Мы люди.

— Ты хочешь домой. Давай. Возвращайся домой. Ты врешь мне, и я не желаю тебя видеть.

— Мэг, я не вру. Я пытаюсь тебе объяснить.

— Ты меня не любишь.

— Люблю.

— Тебе главное — поесть.

— Я ведь всего-навсего хотел сказать…

— Ты думаешь про булочки и джем. Давай, уходи. Ступай, поешь. Я сама о себе позабочусь.

— Без денег?

— Мне не нужны деньги. Я найду работу.

— Сегодня вечером?

— Я что-нибудь придумаю. Вот увидишь. Но домой не вернусь и в школу тоже, и можешь не говорить про своих овец. Я не такая дурочка, чтобы не понимать, что к чему. Если две белых овцы могут родить черную, тогда я тоже могла родиться от двух людей с карими глазами, и ты это знаешь. Ну разве не так?

Он провел пальцами по ее волосам:

— Я не сказал, что это невозможно, просто вероятность…

— Плевать я хотела на твою вероятность. Я тебе не овца и не лошадь. Я это я. Мы говорим про мою маму и моего папу. И она его убила. Ты это знаешь. Ты просто изображаешь из себя лорда и пытаешься загнать меня домой.

— Я никого не изображаю.

— Нет, изображаешь.

— Я сказал, что не брошу тебя, вот и не брошу. О'кей? — Он огляделся по сторонам. Зажмурился от холодного ветра. Потопал ногами, чтобы согреться. — Знаешь, нам нужно что-то поесть. Жди меня здесь.

— Куда ты пойдешь? Ведь у нас нет даже трех фунтов. Что за…

— Можно купить печенье, хрустящую картошку и что-то типа того. Может, сейчас ты еще не проголодалась, но потом все равно захочешь есть, а у нас поблизости уже не будет магазина.

— У нас? — Она посмотрела на него. — Тебе нужно идти домой, — сказала она.

— Ты хочешь меня?

— Что?

— Ты хочешь меня так, как тогда?

— Да.

— Ты любишь меня? Веришь мне?

Она вгляделась в его лицо. Ему не терпелось уйти Но возможно, он просто был голоден Когда они пойдут, он согреется Они даже могут побежать бегом

— Мэг? — сказал он.

— Что?

Он улыбнулся и потерся губами о ее губы. Они были у него сухие. То, что он делал, не походило на поцелуй.

— Тогда жди меня тут, — сказал он. — Я быстро вернусь. Если мы собираемся свалить, лучше, чтобы нас не видели вместе в городке. А то запомнят, когда твоя мама позвонит по телефону в полицию.

— Мама не позвонит. Она не осмелится.

— Я в этом не уверен. — Он поднял воротник куртки и серьезно посмотрел на нее. — Ну, не страшно тебе тут оставаться одной?

На сердце у нее потеплело.

— Все о'кей.

— Не возражаешь, если мы сегодня будем спать на жестком?

— С тобой где угодно.

Глава 18

Колин пил чай с хлебом, на котором лежали сардины. Масло просачивалось сквозь пальцы и капало на поцарапанную раковину, возле которой он сидел. Голода он не испытывал, просто у него слегка кружилась голова и подгибались колени. Поэтому он и решил перекусить.

В деревню он вернулся по Клитероской дороге, которая была ближе к дому Риты, чем общинная тропа. Шел быстрым, резким шагом, говоря себе, что вперед его гонит жажда мести. И все время повторял ее имя: Энни, Энни, Энни, девочка моя Так он пытался заглушить слова, пульсировавшие вместе с кровью в его черепной коробке: любовь и смерть три раза. Когда он добрался до дому, в его груди пылал пожар, а руки-ноги стали ледяными. Он слышал сердце внутри барабанных перепонок, а его легким абсолютно не хватало воздуха. Эти симптомы он игнорировал добрых три часа, но когда улучшение так и не наступило, решил подкрепиться. Ничего не поделаешь, организм требует.

Под рыбу он выпил три бутылки пива «Уотни», причем первую, когда еще жарился хлеб в тостере.

Он сунул бутылку в мешок для мусора и откупорил другую, затем нашел в шкафу сардины. С консервной банкой пришлось повозиться. Он не мог ее открыть ключом, дрожали руки Открыл лишь наполовину, когда пальцы скользнули, и острый край врезался в ладонь. Хлынула кровь. Она смешалась с маслом, и в раковине остались капельки, плававшие словно наживка для рыбы. Боли не ощущалось. Он обмотал руку чайным полотенцем, одним концом полотенца выловил кровь с поверхности банки и свободной рукой поднес бутылку пива к губам.

Когда тост поджарился, он извлек из банки пальцами сардины. Положил на хлеб. Посолил, поперчил, добавил толстый кружок лука. И приступил к еде.

Он хорошо помнил, что его жена не выносила вкуса и запаха сардин. У меня глаза слезятся от этой вони, говорила она. Однако Кол не чувствовал ни привкуса, ни запаха.

Часы-кошка тикали на стене, махая хвостом и шевеля глазами. Но Кол слышал не тик-так, а Энни, Эн-ни, Эн-ни. Это отвлекало его от других мыслей.

Третьей бутылкой пива он прополоскал рот. Затем налил немного виски и выпил двумя глотками, чтобы согреть окоченевшие конечности. Но это ему не удалось. Странно. В доме работало отопление, он сидел в теплой куртке и в обычное время уже был бы мокрым от пота.

Впрочем, вспотел он основательно, лицо пылало. Но сам дрожал. Он выпил еще виски. Перешел от раковины к кухонному окну. Посмотрел на дом викария.

Тут он услышал опять, да так внятно, словно Рита стояла у него за спиной. Любовь и смерть три раза. Он с криком обернулся, но увидел, что никого нет, и громко выругался. Сами по себе слова ничего не значили. Они были своего рода стимулом, который используют все хироманты мира, давая вам маленький фрагментик из несуществующей картины жизни, и вы жаждете получить еще.

Он снова повернулся к окну. За дорогой стоял другой дом. Там находилась Полли. Она скребла, чистила, сметала пыль, натирала воском полы — словом, делала все, что и при жизни викария. Колин наконец-то понял, что Полли ждала своего часа, когда слепая потребность Джульет Спенс взять всю вину на себя закончится ее арестом И хотя Джульет в тюрьме — не то же самое, что Джульет в гробу, это все-таки лучше, чем ничего, у Полли хватит ума больше не покушаться на жизнь Джульет.

Колин не был верующим. Он отвернулся от Бога на второй год агонии Энни. И все-таки он не мог не признать, что могущественная рука, наделенная большей властью, чем его собственная, действовала в коттедже Коутс-Холла в тот декабрьский вечер, когда умер викарий. По всем расчетам, вместо викария съесть отраву должна была Джульет. И произойди это, коронер вынес бы заключение «случайное отравление самой пострадавшей», и никто бы не понял, что именно случилось.