Картина без Иосифа

Он быстро проглядел свою пачку. Пояснения к музейным экспозициям; путеводитель по галерее Тернера в Тейте; рецепты ленчей, обедов и чаев; инструкция для электрической пилы; по сборке велосипедной корзины, по очистке утюга с отпаривателем; реклама преимуществ атлетического клуба; листовки, которые можно собрать, гуляя по лондонским улицам. Они включали стрижку («Волосы без проблем», Клэфем-Хай-стрит, спросить Шейлу); зернистые фотографии автомобилей (Новое метро от Ламбета Форда); политические объявления (Лейбористы говорят сегодня 8.00 Кэмден-Таун-Холл); вместе с рекламой и призывами к пожертвованиям от Общества помощи бездомным. Брошюра Харе Кришны играла роль закладки в книге общих молитв. Линли раскрыл ее и прочел отмеченную молитву из Иезекииля: «И беззакон-ник, если обратится от грехов своих, какие делал, и будет соблюдать все уставы Мои и поступать законно и праведно, жив будет и не умрет». Он прочел еще раз, вслух, и взглянул на Сент-Джеймса.

— Что там, по словам Гленнавена, любил обсуждать викарий?

— Разницу между тем, что морально, то есть предписано законом, и тем, что правильно.

— Но, согласно этой цитате, церковь считает, что это одно и то же.

— Именно это в церквах и удивляет, верно? — Сент-Джеймс развернул листок бумаги, прочел, отложил в сторону и снова взял.

— Что это было — жонглирование логическими понятиями, когда он говорил о несоответствии морального и правильного? Или способ уклонения от проблем, когда он вовлекал своих коллег-клерикалов в бессмысленную дискуссию?

— Именно так и считает секретарь Гленнавена.

— А может, он сам затруднялся решить дилемму? — Линли снова взглянул в молитвенник. — «…жив будет и не умрет».

— Тут что-то есть, — сказал Сент-Джеймс. — Дата наверху. Одиннадцатое число. Но бумаги сравнительно свежие, так что могут приходиться на один из лондонских визитов. — Он протянул бумаги Линли.

Линли прочел нацарапанные слова: «Черинг-Кросс до Севеноукс, Хай-стрит налево к…» По-моему, это описание маршрута, Сент-Джеймс.

— Совпадает ли дата с какой-нибудь поездкой в Лондон?

Линли вернулся к ежедневнику:

— С первой. Одиннадцатое октября, там значится имя «Кейт».

— Он мог пойти к ней. Возможно, за этим визитом последовали и остальные поездки. В Социальную службу. Даже к… какое там имя в декабре?

— Янапапулис.

Сент-Джеймс быстро взглянул на Полли Яркин и подытожил:

— Этот визит, как и все остальные, мог бы оказаться для нас ключом…

Эти предположения ни на чем не основывались, поэтому и возникали все новые и новые версии. Линли это отчетливо понимал. Никаких доказательств вообще не было, если только кто-нибудь их умышленно не изъял. Ни оружия, оставленного на месте преступления, ни инкриминирующих отпечатков пальцев, ни прядей волос. В общем, ничего, что связывало бы предполагаемого убийцу с ним, то есть жертвой, не считая телефонного звонка, подслушанного Мэгги и нечаянно подтвержденного Полли, а также обеда, после которого заболели все его участники.

Линли понимал, что он и Сент-Джеймс занимаются сшиванием ковра вины из тончайших нитей. Ему это не нравилось. Не нравились ему и признаки интереса и любопытства, которые неумело пыталась скрыть Полли Яркий, сдвигая одну коробку тут, поправляя другую там, вытирая рукавом подставку лампы, чтобы стереть несуществующую пыль.

— Вы ходили на заседание жюри? — спросил он ее.

Она отдернула руку от лампы, будто застигнутая на недозволенном.

— Я? Да. Все там были.

— Почему? Вы давали какие-то показания?

— Нет.

— Тогда?…

— Просто… хотелось узнать, что случилось. Послушать.

— Что именно вас интересовало? Она слегка пожала плечами:

— Что она скажет. Я уже знала, что викарий был у нее вечером. Вообще, все туда пошли. На жюри, — повторила она.

— Потому что это был викарий? И женщина? Или именно эта женщина, Джульет Спенс?

— Не знаю, — ответила она.

— Вам хотелось узнать, что она скажет про кого-то еще? Или про вас?

Она опустила глаза. Этого оказалось достаточно, чтобы он понял, почему она принесла им чай и, когда налила его, не ушла, а стала двигать коробки и наблюдать, как они просматривают имущество викария.

Глава 21

Сент-Джеймс и Линли молча дошли почти до дороги. Линли остановился и задумчиво посмотрел на силуэт церкви Св. Иоанна Крестителя. Уже совсем стемнело. Вдоль подъема, ведущего к деревне, горели уличные огни. Они разрезали оранжевыми лучами вечерний туман и роняли тени на сырую дорогу. Здесь же, возле церкви, за пределами деревни, единственным освещением служила полная луна, недавно выглянувшая из-за вершины Коутс-Фелла, и ее спутники звезды.

— Я бы с удовольствием закурил, — рассеянно произнес Линли. — Как ты думаешь, смогу я когда-нибудь бросить курить?

— Вряд ли.

— Что ж, утешил, дружище.

— Это чисто статистическая вероятность, соединенная с научной и медицинской вероятностью. Табак — наркотик. А от наркозависимости люди никогда полностью не излечиваются.

— Как же тебе удалось этого избежать? Ведь все мы украдкой курили после игр, зажигая сигареты в тот самый момент, когда пересекали мост и попадали в Виндзор, стараясь впечатлить себя, а также всех остальных, своей персональной, никотинной взрослостью. Что же случилось с тобой?

— Полагаю, быстрая аллергическая реакция. Моя мать застукала Дэвида с пачкой «Данхиллс», когда ему было двенадцать. Заперла его в сортире и не выпускала, пока он не выкурил всю пачку. И нас всех посадила к нему.

— Курить?

— Смотреть. Мать была убежденной сторонницей наглядных уроков.

— Помогло?

— Со мной да. С Эндрю тоже. Зато Сид и Дэвид всегда находили особое удовольствие в том, чтобы досаждать матери, каким бы дискомфортом ни оборачивались для них последствия. Сид дымила как паровоз до двадцати трех лет. Дэвид до сих пор курит.

— Но ведь твоя мать была права. Насчет табака.

— Конечно. Но вот я не уверен, что ее методы воспитания были разумными. Доведенная до ручки, она становилась фурией. Сид считала, что все дело в ее имени. Что еще можно ожидать от женщины по имени Гортензия, восклицала Сидни после очередной порки за ту или иную провинность. Я же склонен полагать, что материнство было для нее скорее тяжким бременем, чем счастьем. Ведь отец жил своей жизнью и дома нечасто появлялся. Она была фактически одна с такой оравой, не считая, конечно, нянек. Особенно ее терроризировали Дэвид и Сид.

— Вы чувствовали себя жертвами?

Сент-Джеймс продрог. Дул легкий ветерок, но спускающийся туман был морозным, ложился на кожу будто липкая и тяжелая ткань, просачивался сквозь мышцы и кровь до самых костей. Сент-Джеймс задумался, прежде чем ответить.

Материнский гнев всегда приводил его в ужас. В иные моменты она превращалась в Медею. Могла накричать, ударить и провинившегося обычно не подпускала к себе часами, а иногда и днями. Она никогда не наказывала без повода, однако по нынешним меркам считалась бы настоящим деспотом.