Карточный мир

Приказчик бросил весы, на которых отвешивал в горшочке соленые грузди, и торопливо метнулся к конторке.

— Сию минуту, сударыня! — и вынув засаленную книжку защелкал костяшками счет.

Собравшаяся в лавке беднота с любопытством и почтением смотрела на Наталью Семеновну1, а она стояла, словно не замечая общего внимания.

Когда она расплатилась, лавочник почтительно проводил ее до двери и сам распахнул ее перед нею.

И то же произошло в мясной, в молочной, в булочной. Потом она села с Сашей на извозчика и проехала к приставу, где заплатила долг по исполнительному листу…

X

Виталин встал. Едва он проснулся, как тотчас вспомнил о своем выигрыше, и радость волною хлынула в его душу. Жены нет. Значит, она уехала к приставу. Он быстро оделся и прошел в кухню. Елизавета засуетилась.

— Сейчас, барин, чаю подам! Пожалуйте к столу!

— Где Наташа?

— Уехала с Сашенькой! Сказала, вернется вскорости, — ответила Елизавета, хлопоча у самовара.

Виталин улыбнулся, прошел в комнату, сел к сосновому столу, покрытому грязной скатертью, и с улыбкою огляделся.

Вот все их убогое хозяйство!

В углу большой комнаты стоял дешевый шкафик, в котором хранилась вся их посуда, у стены стоял продавленный диван, а над ним висело тусклое зеркало в овальной раме; в углу — мольберт с начатой копией с Репинского Николая Чудотворца, которую он делал с олеографии по заказу за тридцать рублей; на двух табуретах — краски и кисти; дальше — поломанный ломберный стол, просиженное кресло, три венских стула и еще две табуретки.

Только развешенные по стенам этюды несколько скрашивали эту убогую обстановку.

Так жить! Все надежды были на эту копию за тридцать рублей. И Виталину на миг стало жутко, а потом радость снова охватила его горячей волною.

Конец этому кошмару! Теперь и они заживут, как люди…

Елизавета подала чай, и он, прихлебывая из стакана, мысленно переживал свою удачу и воспроизводил детали игры. Ему вспомнился красный с рыжими усами господин, который небрежно кинул на стол триста рублей, а потом, проиграв их, даже чертыхнулся; мелькнуло в памяти побледневшее лицо с искривленной улыбкой какого-то игрока, который сказал ему: «последний из сотни», бросил рубль, проиграл его и тяжело встал из за стола; место его тотчас занял другой, потом третий.

Да, это ощущения!.. А все — этот маклер.

Виталин напряг память, чтобы вспомнить его лицо и не мог. Он вспоминал белые, мелкие, как у щуки, зубы или глаза, или профиль какой то звериный, острый, — но все лицо, вся фигура не давались памяти.

Елизавета подала ему второй стакан.

Когда он его допивал, в кухне послышались голоса, и в комнату вбежал Саша, а за ним Наталья Семеновна, оба веселые, радостные.

— Все сделала! — садясь против мужа в кофточке и шапке, заговорила Наталья Семеновна: — в мелочной отдала, в мясной, приставу. Теперь только за квартиру да Лизавете!

А Саша оперся на колена отца и, теребя его, говорил:

— На извозчике ездили! А мама мне шубу купит! Слышишь!..

Виталин смотрел на дорогие ему лица, теперь оживленные радостью, и все существо его наполнялось безмятежным счастьем.

Как-то не верилось даже.

Обыкновенно он просыпался с мыслью о деньгах, раздраженный, усталый и тотчас или торопился доставать их или садился за мольберт исполнять обычную, ненавистную работу. В такую пору его раздражали и звонкий смех Саши, и всякое движение жены.

А теперь? И при мысли о долгом и прочном спокойствии он радостно засмеялся.

— Знаешь что, Федя? — сказала весело Наталья Семеновна, — мы возьмем Сашу и поедем за покупками, а? А потом куда-нибудь пообедать? Хорошо?

Он кивнул ей и встал, подняв на руки Сашу.

— Кутить, значит? Идет! И они поехали.

Тратить деньги, не боясь передержать лишний целковый! Покупать нужные и ненужные вещи! Ходить из магазина в магазин, выбирать, торговаться, шутить и встречать всюду заискивающую внимательность приказчиков — это все новые своеобразные наслаждения, не испытанные ими доселе, — и они оба радовались, как дети.

В своих покупках они не забыли даже Лизаветы; пообедали в ресторане и вернулись домой счастливые и радостные.

У всех были обновки. Саша был наряжен, как кукла; сам Виталин оделся во все новое до сорочки.

Ярко горела лампа, весело трещали дрова в печке, приветливо шумел самовар, и Наталья Семеновна, пересматривая с Лизаветой покупки, при ее возгласах удивления, радостно взглядывала на мужа, и он чувствовал ее горячую любовь и благодарность.

Поздно вечером он поднялся.

Она вопросительно взглянула на него.

— Поеду опять! — сказал он, — дай денег!

— Ты сколько возьмешь? — спросила она с неясной тревогой.

— Пятьсот рублей! — ответил он и убежденно прибавил: — сегодня еще больше привезу.

Лицо ее осветилось, глаза вспыхнули.

— Сейчас! — и она пошла к комоду.

XI

Федор Павлович был удивлен и обрадован. В клубе, который он посещал всего второй раз, казалось все его узнали. Стоящие у вешалки наперерыв бросились помочь ему снять пальто, сидящий за кассою почтительно ему поклонился, и едва он вошел в зал, как несколько человек пошли ему навстречу, радостно улыбаясь и протягивая ему руки, словно долгожданному приятелю.

Какой-то армянин с бегающими глазками ухватил его руку и, дружески потрясая ее, воскликнул:

— Вот рад! Вот рад!

Огромный мужчина фамильярно взял его под руку и озабоченно спросил:

— Ну, как доехали? Благополучно? То-то! — И прибавил: — я, знаете, боялся, что вас куда-нибудь утащут. Хотел даже проведать вас…

— А! Федя! — раздался радостный крик, и Кострыгин выхватил его из рук неизвестного благожелателя и повлек по залам, громко говоря: — ну, посмотрю, как ты их сегодня! Как ты их! Помни, я в гривеннике!..

— Это что значит? Кострыгин рассмеялся.

— Ах ты, простота! Это значит, что я участвую с тобой в доле. Выиграл ты или проиграл, я беру или плачу гривенник с каждого твоего рубля. Десять процентов. Понял?

Виталин кивнул и они подошли к дверям игорной залы, окруженные, как свитой мелкими игроками.

Игра была уже в полном разгаре. Так же туманом стоял дым, сверкали огни, мелькали лица, в смешанном гуле слышался звон металла, но на Виталина все это уже не произвело вчерашнего впечатления.