Карты на стол (сборник)

Не то чтобы она считала всех, смотревших “Касабланку», братьями по духу. И способность складно говорить по-английски никогда не казалась ей характерным признаком богочеловека, которому все простительно. Но так добродушно и остроумно шутить в наихудший для себя момент позорного изгнания из чужого дома – это действительно надо уметь.

Какой однако непростой кадр, подумала она. Как есть Карлсон.

«Непростой кадр» вежливо подождал, пока она досмеется. А потом сказал:

– Информацию принял к сведению. Раствор варить не будем. А выпить у тебя есть?

Ирма так и не выяснила, кто привел Келли в их дом. Однако заметила, что его появлению в комнате никто особо не обрадовался. Да что там, большинство гостей настороженно косились на толстяка, явно ожидая подвоха, но он был тише воды, ниже травы и ни на шаг не отходил от Ирмы, которая сперва отдала ему свою порцию вина, а потом выделила персональную, почти непочатую бутылку, такого добра не жалко. А сама ушла за шкаф, на условно неприкосновенную территорию условной же спальни, где стояли холсты, так и недокрашенные из-за новоселья. Целых три. Дошло наконец, почему ее все так бесит. Просто пора поработать. Еще вчера было пора.

– Ой, – печально сказал из-за ее спины толстяк. – Это твои картинки?

Ирма кивнула.

– Плохо, – вздохнул он.

– Почему плохо? – рассеянно удивилась Ирма.

До сих пор ее рисунки нравились всем, кроме, разве что, родителей.

– Я знаю, как устроены художники. Тебе никто не нужен. Все только мешают. И я тоже буду мешать.

– Будешь, – согласилась она. – Но это ничего. Я привыкла.

И почти машинально потянулась за палитрой. Вообще-то, они с Митей договорились в спальне не рисовать, но бывают в жизни обстоятельства, отменяющие все предыдущие договоренности. Форс-мажор называется. Смешное слово.

Келли еще что-то говорил, но Ирма уже не слушала, смотрела на холст. Здесь нужно красное, думала она, не вот это серо-буро-малиновое, а чистый светлый кадмий, какая же я была дура, как не видела?

От работы ее не отвлек даже шум разгорающейся за шкафом ссоры. Только подумала с веселой свирепостью абсолютно счастливого человека: не угомонятся, выйду, всех угондошу. И снова отключилась.

Она не замечала хода времени, но чутко реагировала на освещение, поэтому когда за окном начало темнеть, громко, с наслаждением выругалась, вышла из-за шкафа, чтобы включить свет, и обнаружила, что праздник все-таки закончился. Гости ушли, оставив на память о себе почти космический хаос, из которого можно было сотворить все что угодно, кроме домашнего уюта. И черт с ним, потом.

– Врубаешься, я всех разогнал, – приветливо сказал Келли. Он сидел в кресле, которое зачем-то переставил в самый темный угол, и был, похоже, чрезвычайно доволен собой. В деснице герой сжимал бутылку с остатками кислого сухаря, на подлокотнике кресла были аккуратно, по росту разложены выуженные из пепельниц окурки, целых восемь штук.

– У меня есть «Шипка», – сказала Ирма, протягивая ему почти полную пачку. – А как ты их разогнал? Научи.

– Сам не врубаюсь, – ответствовал толстяк, придирчиво выбирая сигарету. – Но у тебя так точно не получится, для этого надо быть мной… Какая же дрянь эта твоя «Шипка», – вздохнул он, выпуская дым. – Ее курят только потные плебеи у пивных ларьков, да и то, если на «Пегас» не наскребли.

И пока Ирма молчала, ошалев от столь черной неблагодарности, добавил:

– Тебе надо курить «More». Длинные, тонкие, черные. Сразу будешь выглядеть, как изысканная богемная бикса. А не как тупая телка из педина, только что вернувшаяся с поездки на картошку. Если бы ты была гением, на стиль можно было бы забить. А так – нельзя.

Я уже примерно понимаю, почему все ушли, подумала Ирма. Сама бы ушла, да некуда.

– Скучная ты какая-то, – укоризненно сказал Келли. – Обижаешься, молчишь. Художник должен быть прикольный, особенно, если он телка. Ну, я пошел.

– Куда-нибудь, где есть кухня? – Язвительно спросила Ирма.

– Врубаешься, – неожиданно обрадовался он. – Все-таки ты врубаешься!

А на пороге улыбнулся так ослепительно, что Ирма еще долго глядела на захлопнувшуюся за гостем дверь, обитую светло-коричневой клеенкой. И только несколько минут спустя поняла, что нахальный толстяк унес ее сигареты. Ну, хоть бычки оставил, вздохнула она. В гастроном, значит, можно не бежать.

* * *

– Кто такой Келли? – Спросила она утром мужа.

Митя неопределенно скривился.

– А что, он тут был?

– Был. Сказал, его Стэндап привел. Кстати, а кто такой Стэндап?

– Один прикольный штымп, – отмахнулся Митя, – мы учились вместе. Собственно, Келли тоже с нами учился.

– В этой вашей знаменитой сто тридцать восьмой, – усмехнулась Ирма.

– Совершенно верно. Только Келли закончил школу на пару лет раньше. При том, что младше меня на год.

– Вундеркинд?

– Считалось, что гений. И на воротах он, кстати, классно стоял.

– На каких воротах?

– Мы в хоккей играли. Шикарный был вратарь. Маленький, толстый вроде бы мешок мешком. А я не припомню, чтобы он хоть одну шайбу пропустил. Фантастическая реакция!

Помолчали.

– Он потом в Водном учился. И какой-то такой гениальный диплом написал, что ему сразу место администратора на круизном судне дали. То ли в награду, то ли в обмен, чтобы взрослый дядя свою подпись там поставил. Темная какая-то история, Келли сколько рассказывал, всегда по-разному выходило. Думаю, он сам толком не понял, что произошло. Но факт, что один рейс он точно сделал. В Италию. А потом, конечно, вылетел.

– Почему «конечно»?

– Ну, ты же с ним разговаривала.

– А, то есть он всегда был такой хам? – Обрадовалась Ирма.

– Не то слово. А теперь прикинь, как ему крышу снесло. Девятнадцать лет, круиз, Италия, валюта. Кому угодно снесло бы.

– И что дальше?

– А дальше был бесконечный праздник. Собственно, до сих пор продолжается. Поначалу Келли все охотно поили и в рот смотрели – что еще умного скажет. Про Италию или про структурный анализ. Потом всем надоело. А с тех пор, как торчать начал, стал совсем скучный. Пародия на самого себя.

– А на что он живет?

– Понятия не имею. Но подозреваю, на мамину зарплату и бабкину пенсию. Одно время он у Фридкиса в преферанс играл, говорят, успешно. Все-таки гений. Так что пару лет бабки у него водились немаленькие. Но потом и там всех достал.

Как же я их понимаю, подумала Ирма.

* * *

Он явился почти месяц спустя, в роскошном финском анораке и старомодных лаковых ботинках, один из которых явственно просил каши. Поглядел исподлобья; не переступая порог, протянул красную прямоугольную пачку. Сигареты «More», ну ничего себе. Швейцары центральных ресторанов продают их из-под полы по пять рублей за пачку, целое состояние, подумать страшно.