Карты печали

Но, конечно, ни один из нас не плакал.

Б'оремос положил руку на лоб Доктора З., и постарался как можно незаметнее скользнуть пальцами под ее носом, но он не почувствовал дыхания. Линни положила ладонь на широкую грудь Доктора З., но если там и продолжалось дыхание, оно было, конечно, неглубоким, его нельзя было заметить.

Я встал.

– Мы не раздеваем наших покойников и не выставляем их на столбах для хищных птиц, - сказал я сдавленным как бы от горя голосом.
– Хотя мы, конечно, оставим тело Доктора З. здесь, чтобы ваши люди могли посмотреть на нее прежде, чем мы заберем ее на корабль и поместим для обозрения в прозрачный ящик.
– Я сделал глубокий вдох. Эта часть беспокоила нас, потому что ее надо было поместить в отсек долгого сна не позднее, чем через семьдесят два часа.

– Одного-двух дней вам хватит?

– Одного дня, - сказал Б'оремос.
– Этого хватит, чтобы весь двор пришел посмотреть на нее.

Я вздохнул свободно.

– Как угодно.
– И поклонился. Удивительно, что я ему поверил. Я был уверен, что он и все придворные хотели отдать дань уважения нашей умершей Королеве и никому из них не пришло в голову, что мы их обманули. Хотя принцы были склонны к интригам, такие штучки землян были за пределами их воображения, или, по крайней мере, я так думал. Что говорит Королева - то правда, а Доктор З. была - в глазах Б'оремоса - нашей Королевой. И все же, как сказал Хопфнер, мы не хотели излишне рисковать.

Доктор З. пролежала в таком состоянии весь день, Хопфнер стоял по стойке смирно у ее изголовья, Кларк - у ног, и еще по одному стражу с каждой стороны. Как только прекращался поток плакальщиков, Хопфнер начинал жаловаться мне.

– Они оказывают ей большую честь, - отвечал я.
– Обычно мертвое тело выставляют на погребальных столбах для птиц. Только на королев смотрят и плачут по ним.

Это успокоило его.

Эн-Джимнбо часто становился на колени около Доктора З., как будто плача над ней. На самом деле он проверял жизненно важные признаки. Любое изменение означало бы резкое ухудшение в ее долгом сне. Тогда был бы приведен в исполнение план Б, или, как накануне ночью выразилась Доктор З., "это означало бы, что меня надо в пожарном порядке убирать отсюда. Я не отношусь к отряду мучеников. Просто играю роль по мотивам волшебной сказки".

Когда стали опускаться последние лучи эль-лаллорийского солнца и серые пальцы ночи протянулись к нашей лужайке, появилась сама Королева, в сопровождении Линни и жрицы с шаром и крестом в руках.

Королева рыдала, произнося слова, которыми начинается строфа из Королевского Оплакивания:

– Королева скончалась. Пусть хлынут слезы.

Потом она направилась в Зал Плача, сделав нам знак следовать за ней.

Мы оставили Хопфнера, Кларка и Эн-Джимнбо охранять З. Я объяснил это небольшое отступление от их церемонии в выражениях средневекового понятия о бдении (Аналоги, аналоги - звучали у меня в мозгу слова Доктора З.) и, хотя Б'оремосу это показалось странным, все было похоже на правду. Он не настаивал, чтобы эти трое покинули ее, но оставил с ними одного из своих слуг, Мар-Кешана, в знак глубокого уважения.

Зал был освещен факелами, пламя которых тянулось к отверстию в крыше. Хотя плакальщицы вышагивали медленно, под удары больших погребальных барабанов, на стенах плясали сумасшедшие тени, создавая безумную пародию на печальную процессию. Похоже было, что ирония этого беспокоила только меня.

Эль-лаллорийцы были как будто по-настоящему тронуты смертью Доктора З., хотя они были знакомы с ней всего один день. Мы, небесные путешественники, вели себя скорее, как туристы, чем скорбящие друзья. Я только надеялся, что Королева и ее свита примут нашу неуклюжесть за традиционное проявление горя.

Линни взобралась на сцену, за ней - Б'оремос. Они начали произносить и петь долгие душераздирающие погребальные гимны и звучные стихи, сопровождая их сериями невероятно мелких шажков. Это было оплакиванием Королевы.

Когда Линни декламировала третью длинную поэму за эту ночь, а толпы плакальщиц стояли, уставившись на сцену с восхищенными взглядами, обнявшись за плечи и раскачиваясь в такт ее словам, в тот момент я начал понимать, какой она по-настоящему великий артист. Потому что по мере того, как я слушал натренированным за годы обучения профессиональным ухом, я понимал, что она вплела в стихи те немногие детали из жизни Доктора З., которые ей удалось собрать, добавив наблюдения физического характера, поразившие меня. И все это она проделывала в потоке речи, в строгих рамках ритмического рисунка - сложного, формализованного, контрапунктического - и в рамках развернутой метафоры скорби. Это было выступление мастера.

Стоявшая рядом со мной Королева откровенно рыдала, коротко и страстно всхлипывая. Она прикоснулась к моей руке и ее пальцы как будто огнем прожгли мою кожу.

– Она мне нравилась, - сказала она.
– И я бы хотела узнать ее лучше.

Проглотив сразу возникший ответ: "Тогда зачем вы заставили ее умереть?", я вместо этого сказал:

– Она уже выросла от вашей дружбы. Если бы она знала вас дольше, она выросла бы еще больше.
– Какой-то чертенок во мне добавил голосом Доктора З.: "Хотя кое-кто мог бы сказать, что она уже достаточно выросла".

– Что ты сказал, А'арон, на этом своем грубом языке?
– спросила Королева, и я с ужасом понял, что последнюю фразу я произнес по-английски вслух.

– Я сказал... да возрастет она в Свете, - опять подумав, что слово "свет" меньше всего подходило к Доктору З.

– Так вы тоже знаете о Свете, - сказала Королева.
– Мы должны обсудить это. Приходи сейчас в мою комнату, чтобы продолжить разговор. Ее рука горела на моей.

– У нас в обычае скорбеть рядом с телом оплакиваемого, - сказал я, объясняя "бдение".

Она посмотрела на меня своими загадочными глазами и ушла в вихре теней, а за ней быстро последовали ее слуги.

Мне кажется, я смог перевести дыхание только, когда она ушла. Огонь ее руки еще долго горел на моей после ее ухода.

Когда Королева ушла, ритуал оплакивания стал постепенно сворачиваться и Лини наконец сошла со сцены. Медленно шагая в такт ударам барабанов, она подошла ко мне.

– Человек-Без-Слез, - сказала она, - я буду плакать за тебя и твоих друзей не потому, что так приказала Королева, а потому, что я чувствую, что бы ты ни говорил Королеве, ты не скорбишь по-настоящему, может быть, не умеешь скорбеть.

– Может быть, я не знаю как, Лина-Лания, - сказал я.

– Может быть, незачем, - ответила она.

На миг я остолбенел, подумав, не разгадала ли она нашу шараду. Потом я решил, что она метафорически говорила о нашей жизни вообще, так, как она ее понимала.

– Когда нет ни плукенны, ни ладанны, а только промежуточное состояние...
– начала она.

– Любовь - не промежуточное состояние, она лучше, чем и то, и другое.

– В это я не верю.

– Может быть, ты не умеешь.

– Может быть, незачем.

Это не был спор, это была перекличка, и сердце мое билось с ее в одном ритме. Глаза у нас блестели и в Зале, погружающемся в темноту, казалось, светились.

Как раз в это время к нам присоединился Б'оремос.

– Так заканчивается первая ночь оплакивания, - сказал он.
– Теперь мы должны попировать, надо съесть ту порцию, которая обычно достается нашей Королеве.

Я улыбнулся.

– Тогда нам придется съесть очень много.

Линни выглядела шокированной, но Б'оремос стукнул меня ладонью по спине и, хотя он не смеялся, я думаю, он был близок к этому.