Карты печали

Не знаю, сколько времени я смотрел на угасающий огонь, когда вдруг почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть. Я резко повернулся. Это была старуха. Она протянула мне Чашу. Очевидно, это была фамильная драгоценность, она была вырезана из куска черного камня, умело ограненная, вековой давности. Я взял ее в руки и ощутил ее плотную тяжесть. Перекатывая ее между ладонями, я ощущал, как резьба отпечатывается на руке.

– Я пойду сейчас, переоденусь, – сказала она.

– Я наполню чашу, – ответил я.

Я долго сидел у окна, прежде чем приступить. Я думал о Линни и о том, как она со спокойным лицом взглянула на меня, шепча: «За все, что ты сделал…» Сделал! И все, что я сейчас делал для нее тоже, хотя этого требовала Королева. Потом лицо Королевы, алчное, коварное, лицо холодной интриганки, вытеснило из моей головы лицо Линни.

Я взял маленький шелковый кошелечек, висевший у меня на шее, открыл его, и на меня сразу пахнуло резким запахом мускуса. Я постучал по кошелечку, из него выкатились три темных зернышка люмина.

Орехами люмина пользуется только Королева. Одного маленького зернышка достаточно, чтобы вызвать чувственные иллюзии и фантасмагории. Два зернышка вызывают истерику и кошмары. Три зернышка, размоченные в вине, ведут к короткому наполненному видениями сну и смерти. Это самая быстрая и безболезненная смерть, которую мы можем дать. Поэтому только Королеве разрешено пользоваться этими зернышками. У нее при дворе растет два дерева люмина. Все остальные деревья были уничтожены, за исключением тех, что, возможно, растут в самых дальних, непроходимых лесах.

Я посмотрел на зернышки и вздохнул. Кто-нибудь другой, вроде Т'арремоса, захотел бы прикарманить орешки, а старуху вместо этого придушить. Но у меня был приказ и, кроме того, она была бабушкой Линни. Мои руки не должны принести ей страдания.

Я подобрал зернышки и вбросил одно за другим в Чашу. Они тихонько звякнули. Затем я влил немного вина Королевы из фляжки, которая была у меня с собой. Не годилось отправлять старуху в ее последнее путешествие с их обычным пойлом Земель. Она отправится с шиком; это была моя собственная идея.

– Я готова, – сказала она.

Я обернулся и взглянул на нее. Она стояла в дверях, одетая в длинное темное платье, покрывавшее ее от шеи до лодыжек. Жители Земель идут к смерти укутанные, тогда как мы, члены королевской семьи, просто укрываемся прозрачной шелковой простыней. Я не выразил никаких чувств, даже не моргнул, потому что я не хотел смущать ее.

Я тихо поднялся за ней по лестнице, по крайней мере, настолько тихой, насколько позволяли ступени, потому что они вздыхали и стонали под двойной тяжестью наших шагов – странный аккомпанемент путешествия.

Комната наверху была без окон, соломенная крыша над ней старая, в ней стоял отчетливый запах плесени. Темнота нарушалась единственной свечой, и в ее тусклом свете я ясно увидел кровать с искусно украшенными резьбой ножками, со сверкающей чистотой постелью. Над кроватью висел рисунок с изображением креста и шара.

Без лишней возни старуха легла и сложила руки одну поверх другой на животе.

– Мне не надо исповедоваться перед тобой, – сказала она. – Я все сказала вечером дочери.

Я кивнул. Они обе знали. Эти женщины не боялись правды. Седовласая из породы стойких.

Я опустился около нее на колени и протянул Чашу.

– Давай, возьми Чашу, – сказал я. – Тебе понравится вино. Оно, – я поколебался, потом решил соврать, – с благословением Королевы и с тремя зернышками с ее люминовых деревьев.

Она без колебаний взяла Чашу и осушила ее, как будто ей не терпелось уснуть. Затем она отдала ее мне.

Когда выпитое вино начало действовать, глаза у нее сперва заблестели, потом затуманились. Рот начал растягиваться в гримасу, которую мы называем Улыбкой Мертвеца. Она начала что-то шептать, и услышанные мною обрывки слов убедили меня, что начались видения, потому что она говорила о святых и светлых вещах.

Я начал подниматься, но она протянула руку и схватила меня за руку. Она приподнялась на локте.

– Ты заставишь их помнить меня?

– Да.

– Пусть строчки твоих поминальных песен будут длинными, – медленно сказала она хриплым голосом. Она откинулась на спину и закрыла глаза.

– Пусть смерть твоя будет короткой, – ответил я и снова опустился около нее на колени. Я оставался рядом, пока она не перестала дышать. Затем я положил ей на веки два погребальных камушка, еще один подарок Королевы, и ушел.

Я намеревался ненадолго зайти в Зал Плача, чтобы всего лишь сказать матери Линни а ее доме, прикоснуться к парням и уехать. Но когда мать увидела меня, она встретилась со мной взглядом, а потом отвела глаза, как будто не желая знать правду. Тыльной стороной руки она прикрывала рот. Я удивился, что она так расстроилась: она ведь все время воевала со старухой.

Потом она отвернулась и что-то шепнула старшему и младшему из парней. Они сразу же ушли из Зала домой, чтобы выставить бабушкину оболочку.

Тогда я понял, что мне выпала честь исполнить просьбу умирающей. Я стал рядом с матерью Линни.

– Смерть бабушки была короткой, – сказал я.

Она кивнула, все еще не глядя на меня.

– Я бы хотел оплакать ее, – сказал я.

Она все еще, казалось, не понимала.

– Я бы хотел остаться на Семь дней и оплакать ее, – сказал я. – Я сделаю это бесплатно, в знак уважения, которое испытываю.

Она молча согласилась.

– Пошли этого парня, – я с силой ткнул его пальцем в плечо, – в Эль-Лалдом сказать Седовласой… Линни… что ее бабушка умерла. Скажи ей, что боли не было, что были свежие видения и в конце легкий сон. Скажи ей… что я горюю вместе с ней.

Парень тотчас отправился. Я одолжил ему белого коня. Как я понял, он умел ездить верхом, как будто родился в седле. Этого я не ожидал. Я, скорее, думал, что он будет часто падать и, возможно, потеряет лошадь и вынужден будет доковылять до города, чтобы передать послание. Но он прильнул к седлу, как пиявка. Это был его единственный талант.

Мать Линни, по-моему, все это время не разговаривала со мной. Ее собственной матери не было, спорить было не с кем, и она как будто лишилась языка. Но я созвал много людей в ряды плакальщиков по старой женщине, ее оплакивали хорошо и искренне. Думаю, что ее дочь получила некоторое удовлетворение.