Шрифт:
МИХАИЛ ХАРИТОНОВ
Карусель
В правой руке сумка, в левой поводок. Чертова псина, привычно подумал он, чертова псина. И отпустить тоже нельзя: убежит, и потом ищи-свищи. Особенно здесь, где дети. Он представил себе, как пёс бросается на какую-нибудь малявку - конечно, чтобы облизать ей физию или просто поиграть - и тут же, откуда ни возьмись, выскакивает, как чертик из табакерки, визжащая мамеле, будто режут ее - пес гавкнул, рванул куда-то вправо, так что он еле удержал сворку.
За деревьями играла музыка, время от времени заглушаемая взрывами хохота и ребячьими криками. Сколько же можно, смутно подумал он, сколько же сейчас времени, им уже пора домой. Вообще, сколько
Все, игры кончились, пора наказывать.
Он изо всех сил дернул поводок на себя. Пес было уперся, но он на него прикрикнул, и тот подбежал, поджав уши. Что бы с ним такое сделать, подумал он с бессильной злобой. Высечь поводком, как нюркин папа (тут же вспомнилась Нюрка - папаша драл ее как сидорову козу). Сколько раз он его бил этим самым поводком, и хоть бы хны. Видать, шкура уже дубленая. Прутом? Лучше железным, блин, да где его такой найдешь. А вообще, нуёнафиг, прут, тоже вот, придет же такое в голову, так и досмерти забить можно. Нет, только не до смерти: - пес жалобно заскулил и стал тереться башкой о его брюки. Дурак. Ладно, пошли. Пошли, чертова псина. И отпустить тоже нельзя: убежит, и потом ищи-свищи.
Было жарко. Музыка за деревьями не стихала, но что-то изменилось. Ну да. Боже мой, что они там играют? Неужели это? Не может быть, чтоб это. Он пошел поближе к деревьям, чтобы расслышать мелодию, но пес заскулил: ему как раз взбрендило пописать у кустиков на противоположной стороне дороги. Поганец. И ведь отпустить-то тоже нельзя: убежит, и потом ищи-свищи.
Деревья отбрасывали на дорогу жиденькую, полупризрачную, но все-таки тень. На той стороне жара была совершенно безумной. Пес затормозил у какой-то сухой веточки, долго что-то вынюхивал, скребся, потом, наконец, задрал лапу, и, тряся хвостом, выдавил из себя несколько капель. Чертова псина, привычно подумал он, чертова псина.
Из-за деревьев послышался плач - до боли знакомые детские нюни с хлюпаньем. Он обернулся и от удивления чуть не выпустил поводок: в роще стояла и держалась за живот девочка, ну до того смахивающая на Нюрку, что он спервоначалу чуть было не обознался.
– Дядя, дядя, - захныкала девочка, - дядя. Тут он успокоился - голос был противный, писклявый, но на Нюркин совсем не похож.
– Чего тебе?
– спросил он без интереса. Сейчас она скажет, что потеряла какую-нибудь детскую дрянь, какой-нибудь совочек: или совочки у мальчиков, а что там у девочек?
– тоже, наверное, какая-нибудь замусляканная пластмаска. И сейчас она скажет, что она ее потеряла, и чтобы я ее нашел, а у меня сумка тяжелая и пес, блин, совсем про него забыл, вот он, хорошо что не убёг, а то потом убежит, ищи-свищи, ори во весь голос "ко мне!" Как же, "ко мне", это я к нему, а не он ко мне, чертова псина.
– Дядя, дядя, я писять хочу, - ныла девочка, - я штаники снять не могу, там пу-у-уговица, - девочка прыгала на месте, сжимая коленки видимо, ей отчаянно хотелось по-маленькому.
– Я сейчас опи-и-исаюсь, дядя, расстегни мне пу-у-уговицу: дядя, ну пожа-а-алуйста:
Ну слава те, Господи, никакой
не "совочек". Пуговица. Сейчас, сейчас, иди сюда, видишь, у меня сумка и пес на поводке.– Дядя, поди сюда-а, - замотала головой девочка, - мне стыдно, я же под ку-устником писять буду, только ты не смотри:
Нет, нет, конечно. Он привалил сумку к давешним кустам - та завалилась на бок, но тут уж было не до чего: девчонка могла убежать. Сейчас-сейчас. Нет-нет, мы никуда смотреть не будем, правда? Мы только расстегнем пуговичку, да, сейчас расстегнем мы эту противную пуговищу, такую большую, тугую пуговищу, мама своей масюське пришила такую большую противную пу-у-уговицу, да, пу-угуву, такую вот здоровенную пуууу:
Пес в прыжке задел его плечом, так что он еле устоял на ногах. Девочка тихо ойкнула, когда он бросился на нее и с рычанием вцепился ей в ногу. Это было до того неожиданно и нелепо, что он на какую-то долю секунды оторопело зажмурился, и в этот момент по ушам ударил крик - тот самый, знакомый: девчонка орала как резаная.
Так, что это. Господи, голова, голова-то до чего раскалывается. Это все жара, это все кровь к голове. Господи, это еще что. А, пес. Принес сумку. Молодец, хороший мальчик. Так, поводок, где поводок. Боже мой, ничего не вижу, в глазах какие-то мошки. Это от жары, это пройдет. Так, поводок, сумка, есть, все есть. Посидеть бы, да негде, ни одной лавочки на дороге не поставили, сволочи. Ну сейчас такое время - пес сильно потянул за поводок, так что он чуть сумку не выронил.
Он еще немного постоял, и они пошли. Слева были деревья, справа чахлые кусты, а за ними уже горела земля. Он равнодушно посмотрел вдаль, там плясало желтое пламя, потом поднял глаза к линии горизонта, туда, где возвышалась стена неподвижного белого огня, и подумал, что сегодня жарко.
* * *
– Знаешь, сначала он мне отрезал пальчики на правой руке. Садовыми ножницами, - сказала девочка.
– Ты мне это уже говорила, - отозвался бес. За это время они успели познакомиться и даже почти подружиться.
– Он резал по фалангам, чтобы я чувствовала.
– Слушай, хватит, давай о чем-нибудь другом. Слушать противно, равнодушно ответил бес.
– Знаешь, он ведь не хотел меня убивать. Он хотел, чтобы я такая выросла. Чтобы я жила в этом подвале. Я перестала есть, тогда он знаешь что сделал?
– Не знаю и знать не хочу, - бесу было скучно.
– Я тебе говорил, что ничего не получится.
– И что, ничего нельзя сделать с собакой?
– Я тебе уже все объяснил. Собака ни в чем не виновата.
– Но он-то виноват.
– Давай еще раз. Этот парень наш, но мы не можем его взять. У него послужной список длиннее, чем у любого чикатилы. Только ему везло. Он дожил до старости и умер в глубоком маразме. Собаку он прихватил с собой.
– Убил?
– Тебе уже говорили сто раз. Не убил. Просто когда он сдох, никто не поинтересовался его здоровьем. Он один жил. Собака околела из-за мочевого пузыря - не могла поссать. У них все просто было. Нассал в квартире, так хозяин его воспитал маленько. Ну да сама понимать должна.
– Но почему тогда?
– Сто раз говорили. Все дело в дурной псине. Он любит хозяина.
– Ну и что, что любит?
– Он отправился за ним сюда.
– В ад?
– Ну ты же отправилась.
– Ты не понимаешь. Когда я умирала - он мне тогда ступни отрубил, топориком, знаешь, как курице лапы, а там все загнило, в общем гангрена - я думала, что он попадет сюда. Что он почувствует все то, что чувствовала я. Ну: как бы тебе объяснить: Это дало мне силы умереть.
– Кажется, у всех вас это отлично получается безо всяких усилий.