Касание

— Вы мама. — Женщина обратилась ко мне не вопросительно, а утверждающе.

— Польщена. Я — бабушка. Меня зовут Ксения Троицкая, я журналист из Москвы.

— О, как интересно! А я — доктор, Елена Яниди, рентгенолог. Сейчас сделаем портрет ножки и все… — Она вкрадчиво дернула плечом, слегка подбросив увесистый шар груди.

Все это время наш шофер-спаситель смиренно ждал в сторонке, но тут подошел.

— Вверив пациента чудотворным рукам Елены Яниди, я могу быть спокоен. Да хранят вас обитатели Олимпа, — произнес он на чистейшем, даже щегольском английском.

Не дожидаясь моей реакции — удивления, изумления? — он повернулся и пошел, поигрывая мускулатурой.

Из бокового коридора неожиданно появилась уборщица, толкая перед собой тележку со своей уборщицкой утварью. Щетки, порошки, ведра. Увидев нашего мужичонку, она испуганно шарахнулась к стене, роняя с тележки щетки-тряпки. Но он, даже не удостоив ее взглядом, прошествовал мимо.

Ого-го! Знакомец-то, похоже, известный бандит, если вселяет такой ужас. Хорошенькое знакомство мы свели!

Катьку вместе с госпожой Яниди и прочей медицинской челядью сглотнули двери, ведущие вглубь больницы. Я осталась одна.

Елена Яниди, Елена Яниди… Где я встречала это имя? Встречала ведь!!! И вдруг меня как ошпарило: Яниди — ведь это женский род от фамилии Янидис, фамилии Мемоса. Бог ты мой, как же он стал мне далек, если эта простейшая мысль не пришла мне в голову! Однако ведь все-таки понимание — обожгло… Но скорее обожгло ощущение отчужденности, которое — мне когда-то казалось — никогда не должно было наступить.

Так, может, она — его родственница?.. Глупости, Янидисов, как у нас Ивановых. Тем более, что Янидис в переводе и означает — Иванов.

Минут двадцать их не было, потом вышла Елена.

— Все в порядке, перелома нет. Сейчас девочке наложат тугую повязку и все… Скоро будет бегать на свидания.

— Со свиданиями потерпит до Москвы, — сказала я.

— Как знать, как знать. Греция страна опасная, — Елена дернула плечом, качнула грудью.

Мне не следовало этого говорить, я не хотела этого говорить. Но сказала:

— А знаете, я в Москве встречала вашего однофамильца, Мемоса Янидиса. Не знаете такого? Он режиссер-документалист, приходил к нам в редакцию. Правда, давно это было, лет тридцать назад.

Елена ответила не сразу, она улыбнулась. И улыбка эта, сверкающая, вдвое моложе ее самой, была ответом, которого я подсознательно ждала и боялась.

— Это мой муж, — наконец произнесла она. — Он бывал в Москве между арестами. Перед полковниками. Он рассказывал, что ему помогали в какой-то редакции.

Обо мне он ничего не рассказывал, понятно. Иначе Елена как-нибудь среагировала бы на мою фамилию. Тогда она осталась безучастна, зато теперь продолжала светиться, сразу став иной, — куда девалась сумрачная непроницаемость лица!

— Вы знаете Мемоса? О, чудесно! Я сделаю ему сюрприз. Мы поедем на Эгину. Это остров, там у нас дом. Я сегодня же позвоню ему и все… Он будет так рад, мой Мемос.

Опять-таки, не нужно было спрашивать, проявлять интерес. Но я спросила, идиотка:

— Вы давно женаты? — Какое мне дело до этого!

— Почти тридцать лет. — И снова сверкнула улыбкой.

— Но вообще-то мне кажется, что мы были вместе всегда. Он от рождения мне на лбу написан.

Елена засмеялась, смех, как и голос, оказался детским.

— Как на лбу? — не поняла я.

Елена пальцем тронула переносицу. И тут я заметила, что сросшиеся брови образовывали в месте схода подобие буквы «М».

Поддернув своим особым движением грудь, она продолжала говорить, но я не слушала. Я видела только этот увесистый шар груди, которого касались руки Мемоса. Впрочем, эта мысль только пронеслась, не разбудив ревности. Было важно другое: Елена говорила о нем, как может говорить только счастливая, влюбленная женщина. Первому встречному, лишь бы говорить, произносить его имя.

— Спасибо, мы с удовольствием съездим к вам на остров, — сказала я. Господи, что я несла!

— В какой гостинице вы остановились? — Она ужасно обрадовалась моему скоропалительному согласию. — Я завтра же приеду за вами.

Отступать было некуда, но и продолжать разговор сил не хватало. Не сейчас, не сейчас.

Слава Богу, вышла ковыляющая Катя.

— Где нам расплатиться за прием? — спросила я Елену. Ее сросшиеся брови удивленно взмыли:

— Но вы же друзья господина Захариадиса. Он же сам вас привез. Какая плата?

— Господина Захариадиса? Нет, он просто подобрал Катю, когда она грохнулась. А кто он?

— Он владелец клиники и вообще владелец многого и все…

— Он врач? — изумилась я.

— Нет, его отец был знаменитым хирургом, ему принадлежала клиника. Апостолос Захариадис. А Антонис… Ну как сказать, владелец многого и все… Яхтсмен, чемпион по парусному спорту. И в жизни — чемпион. Вы понимаете?

Нет, я не понимала. Хотя могла бы заметить, что неспроста вокруг нашего шофера закипела тут подобострастная суматоха, что уборщица шарахнулась, объятая страхом подвластности. Но я ничего не понимала.

Слишком много рухнуло на меня, слишком много для одного дня.

Странно было сходить с парома прямо на землю, минуя всяческие трапы. Но все происходило именно так, ибо море переходило в асфальт пристани почти без границ, лишь сменив зыбь на ровную поверхность, укрощенную и распластавшуюся до глади. И таким же, точно возникшим посреди моря был Мемос.

Он помахал нам рукой, и я сразу поняла, что это он. Тот же самый, что тысячу лет тому назад. Только вот волосы его не походили на черную тюбетейку с белым крестом седины. Все волосы были седыми, белыми.

Когда мы с Катей и Еленой, которая и привезла нас на Эгину, подошли ближе, я заметила еще, что морщины на лбу и у носа Мемоса стали глубокими. А так Мемос как Мемос. Рубаха, заправленная в брюки, ловко стискивала сухощавый мускулистый торс, который он по его привычке обхватывал длинными руками, обнаженными выше локтя. На мгновение у меня в мыслях пронеслось: поза точно та же, в какой он стоял на розовой дороге Гегарта. Прежний Мемос?

Да, нет, чушь. Увидев того, прежнего Мемоса, я бы замерла или заметалась, я бы не нашла, что сказать. А с этим Мемосом мы обнялись по-братски, пробормотав нечто ничего не значащее: