Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Кашель на концерте
Шрифт:

— Да, — только и выдавил я. Был такой обычай — посылать новеньких на самые трудные посты.

Герхард потихоньку убрался назад.

— Спускайся ко мне, — тихо сказал я. — Да не греми так, черт тебя побери!

Он по-идиотски дребезжал лопаткой и противогазом, висевшими у него на ремне. Потом неуклюже сполз в окопчик и чуть не перевернул мой котелок. «Идиот», — только и смог пробурчать я и подвинулся, освобождая ему место. Скорее слыша, чем видя, я понял, что он расстегнул ремень, как положено по уставу, и положил лопатку сбоку, противогаз рядом, а винтовку перед собой на бруствер, дулом к противнику, после чего опять подпоясался. Суп с бобами

остыл, и, на мое счастье, было так темно, что я не замечал полчища личинок, которые повылезли из бобов. В супе плавало много сочных поджаристых кусочков мяса, которые я с наслаждением жевал. Потом я принялся за мясные консервы и ел их прямо с бумаги, а хлеб запихнул в пустой котелок. Он молча стоял рядом, лицом в сторону противника, и в темноте я видел лишь его тупой профиль, а если он поворачивался в сторону, то я видел по его тонкой шее, что он был еще совсем юнец, и стальная каска сидела на нем, как панцирь на черепахе. Шеи у этих желторотых отличались чем-то таким, что напоминало мальчишечьи игры в войну на каком-нибудь деревенском поле. Казалось, что все они повторяют «мой краснокожий брат Виннету» и их губы дрожат от страха, а сердце сжимается от храбрости. Эти бедные мальчишки…

— Посиди немного спокойно, — сказал я тихо, тем с трудом усвоенным тоном, в котором легко разобрать каждое слово, но в метре ничего не услышишь. — Сядь здесь, — добавил я, потянул его за полу шинели и почти толкнул на выступ в окопчике. — Все равно ведь вечно не простоишь…

— Но я же на посту, — возразил слабый голос, ломкий, как лирический тенор.

— Тихо, ты! — шикнул я на него.

— Но на посту ведь нельзя сидеть, — прошептал он.

— Ничего нельзя, войну начинать тоже.

Хотя мне виден был лишь его силуэт, я все равно знал, что он сидел, как рекрут на занятиях — руки на коленях, спина напряжена, а сам готов в любую секунду вскочить, будто ужаленный. Я сгорбился, натянул шинель чуть ли не до макушки и закурил трубку.

— Хочешь тоже покурить?

— Нет.

Я удивился, как быстро он выучился говорить шепотом.

— Тогда давай глотни немного.

— Нет, — опять прошептал он, но я охватил рукой его голову и прижал горлышко бутылки к его губам; терпеливо, как теленок, которому впервые дали бутылочку с молоком, он сделал несколько глотков, но потом так энергично жестом выразил отвращение, что я отстал.

— Не нравится?

— Почему же? — выдавил он. — Просто не в то горло попало.

— Тогда пей сам.

Он взял у меня из рук бутылку и сделал приличный глоток.

— Спасибо, — пробормотал он.

Я тоже выпил.

— Ну как, теперь тебе лучше, да?

— Да… намного…

— Уже не так боишься, верно?

Он постеснялся сознаться, что вообще-то боялся, но они все такие.

— Я тоже боюсь, — сказал я, — причем всегда… Вот и черпаю смелость в бутылке…

Я почувствовал, как резко он обернулся ко мне, и я наклонился поближе, чтобы видеть его лицо. Однако ничего не увидел, кроме яркого блеска глаз, показавшегося мне опасным, и смутного темного силуэта, но я почувствовал его запах: от него пахло вещевым складом — складом, остатками супа и немного шнапсом. Стояла мертвая тишина, позади нас, видимо, закончили раздавать жратву. Он опять повернулся лицом к противнику.

— Ты первый раз на фронте?

Он опять застеснялся, я это почувствовал, но потом все-таки выдавил:

— Да.

— Сколько времени тянешь лямку?

— Восемь недель.

— А где вас призвали?

— В Сант-Авольде.

Где?

— В Сант-Авольде. Это в Лотарингии, знаешь…

— И сколько времени сюда ехали?

— Четырнадцать дней.

Мы немного помолчали, и я попытался пронзить взглядом непроницаемый мрак перед нами. Ах, если б был день, думал я, если б можно было хоть что-нибудь видеть, ну не день, так хотя бы сумерки, хотя бы туман, хоть бы кое-что можно было видеть, хоть немного света… Но днем я бы подумал: вот если б было темно, если б хоть начало смеркаться или если б внезапно пал туман… Всегда одно и то же…

Впереди ничего не было. Совсем издалека доносился глухой рокот моторов. Русские тоже принялись за еду. Где-то там впереди послышался щебечущий по-русски голосок, резко оборвавшийся, — казалось, кому-то зажали рот. И опять ничего…

— Ты хоть знаешь, что нам положено делать? — спросил я его.

Ах, до чего хорошо, что я здесь уже не один. Как приятно слышать дыхание другого человека, ощущать его слабый запах — запах человека, о котором ты знаешь, что он не прикончит тебя в следующую секунду.

— Знаю, — ответил он. — Мы — пост подслушивания.

Я опять удивился, до чего он хорошо шептал, чуть ли не лучше меня. Казалось, ему это не стоит ни малейших усилий, а мне это всегда давалось с трудом, мне хотелось, наоборот, орать, кричать, звать, чтобы мрак опал, как черная пена, для меня было чудовищным напряжением подавить голос и шептать. Мне хотелось, наоборот, петь, щелкать языком или истерически хохотать…

— Правильно, — сказал я. — Мы — пост подслушивания. Значит, мы должны засечь, когда русские появятся, чтобы атаковать. Тогда мы должны выстрелить красной ракетой, немного пострелять в них из винтовок и удирать назад, к своим, понял? Но если появятся только несколько человек, то есть дозор, то мы должны сидеть тихо, пропустить их, и один из нас дернет назад, чтобы сообщить об этом лейтенанту — ты ведь был у него в ячейке, да?

— Был, — отозвался он дрожащим голосом.

— Вот и хорошо. А если дозорные нападут на нас с тобой, мы должны их уничтожить, ликвидировать, понимаешь? От дозорных мы не имеем права давать стрекача. Понял, нет?

— Понял, — отозвался он, причем голос его опять дрогнул, а потом я услышал ужасный звук: он стучал зубами.

— Вот, возьми, — сказал я ему и протянул бутылку.

Я тоже глотнул из горлышка.

— А если мы… если мы… — выдавил он, — если мы не заметим, что они подошли…

— То нам крышка. Да ты успокойся, мы наверняка их увидим или услышим…

— И если нам что-то покажется подозрительным, мы можем выпустить сигнальную ракету и тогда уж все увидим…

Он опять умолк. Мне было неприятно, что он не начинал говорить первым.

— Но они не появятся, — продолжал я болтать, — ночью они не атакуют, разве что рано утром. Минуты за две до рассвета…

— За две минуты до рассвета? — перебил он меня.

— За две минуты до рассвета они еще только трогаются с места — значит, будут здесь, когда уже светло…

— Но тогда ведь слишком поздно?

— Тогда и нужно быстренько выстрелить красной ракетой и ноги в руки… Не бойся, тут уж можно будет бежать, как заяц. К тому же мы услышим их приближение раньше. Да, а как тебя звать-то?

Мне надоело, что каждый раз, как я хочу поговорить с ним, мне приходится толкать его в бок, а для этого надо вынуть руки из теплых карманов и потом опять спрятать их там и ждать, когда согреются…

— Меня, — ответил он, — меня зовут Як…

Поделиться с друзьями: