Каширка
Шрифт:
– Дворовые? Ты?
Но это так. Я всегда внимательно слушаю, они меня отчего-то страшно волнуют. Про Колыму, например: «Я знаю, меня ты не ждёшь и письма мои не читаешь, встречать ты меня не придёшь, а если придёшь не узнаешь»… я чуть не плачу когда слышу эти слова. «500 километров тайга, качаются люди как тени, машины не ходят, сюда бредут, спотыкаясь, олени».
Я знаю, что страна наша большая, что в Петропавловске-Камчатском полночь, когда я обедаю, но за этими словами стоит что-то более страшное, чем расстояние. Или: «Кто же познакомил, детка, нас с тобой? Кто же уготовил боль разлуку?..»
Я вижу
Несколько дней я не подходила к телефонной очереди.
– Пей! – она протягивает мне открытую бутылку Агдама. Мы стоим на стройке у забора – Маша, Ася Хаметова и я. Ася похожа на татарского ангела. Золотые кудри окружают её прекрасное лицо. У неё низкий хрипловатый голос, и она ругается как мужик из винной очереди. Два Аськиных старших брата самые страшные бандиты округи.
– Пей, пей! – поддакивает ей Маша. Я выпиваю треть бутылки моего первого портвейна и плачу и рыдаю первый раз за эту весну. Сегодня Первое Мая. Пустырь светится одуванчиками, и синее небо без единого облака кружится вокруг головы.
– Ну не плачь, – гладит меня по голове Аська. – Иди позвони своему.
– Я не могу ему больше звонить. Он не хочет меня видеть. Я знаю.
– Он это тебе сам сказал?
– Нет.
– Ну ты и дура. Ебанько, – говорит она ласково.
– Ну о чём вы в последний раз разговаривали? – спрашивает она, раскуривает сигарету и даёт её мне.
– Я не знаю. Я слышу голос и больше не соображаю ничего. Он говорил… стихи читал и ещё… чем тоньше ваза, – тем больше сил затрачено на её обработку… и тем она легче бьётся… но он не хочет…
Они обе смотрят на меня как на смертельно больную и молчат.
– Ясно, – говорит Аська,- пиздец подкрался незаметно. Надо погадать. Приходите вечером ко мне.
До вечера ещё целый день. Агдам стучит в моей голове. Но слёзы смыли тяжёлые мысли. Праздничная тишина вокруг. В Царицынском парке ни души. Ноги сами несут меня по аллее к беседке «Золотой колос». Когда-то давно мы снимали дом в Царицыно. Давно-давно в моём недавнем детстве не было этих проклятых новостроек, а на большой поляне у дворца паслось стадо коз.
Я смотрю на эти дали в дымке молодой зелени и думаю о вечернем гадании и вдруг вспомнилось, как неслась с отточенной палкой галопом вот с этого самого холма к прудам всего каких-то пару лет назад.
В лифте воняет мочой и одеколоном.
Двери открываются и только Обезьяна делает шаг вперёд, как чьё-то тело, дыша алкоголем в лицо запихивает её в тёмный угол между стеной и батареей. Голубь! Он что-то хочет ей сказать, но глаза его пустые и оловянные, почти белые, пялятся на неё из сумрака. Он на себя не похож, мычит и головой трясёт.
– Что тебе, Серёжа, от меня надо?
Но он не то улыбается, не то рожи корчит, пьян до беспамятства. Но рука его, тем не менее, как железная велит ей вжаться в угол и выйти не даёт. На руке новая
наколка «КЛЁН».Все, кто входит в подъезд, делают вид, что ничего не происходит. Кроме пьяной тети Лизы. Ей не с кем поговорить. Она распахивает пальто и показывает большой белый камень. «Вот из Царицына иду, дяде Толе камень на могилку нашла». Камень огромный, по-старинному обтёсанный. Наверняка очень тяжёлый. На минуту Голубь отвлекается, и Обезьяна выскальзывает из-под ослабевшей руки.
– Куда! Куда! – орёт он ей вдогонку.
7
Они ждут меня уже. Окна Аськиной кухни плотно завешены одеялами. На столе лежат ножницы и блюдце. Машка пишет по кругу на листе бумаги буквы алфавита.
– Не боишься? – спрашивает Аська – Нет. А что это?
– Я буду вызывать духа. А ты будешь спрашивать его. А Машка будет записывать, что он тебе ответит. Поняла?
– Поняла.
Аська выключила свет и зажгла 3 стеариновые свечки.
Потом она положила ножницы на лист с буквами и поставила сверху блюдце.
– Ой, форточку открыть забыли, – Аська проворно вскочила на табурет и открыла её. Потом, прикрыв её одеялом, спрыгнула вниз.
– А зачем форточку-то? – спросила Маша.
– Ну, чтобы дух мог войти. Так надо. Всё. Садимся и смотрим все на блюдце. Она положила руки на стол перед собой и, помолчав какое-то время, сказала: «Дух, ты здесь?»
От этого вопроса мне стало не по себе. Но Аська внимательно смотрела на блюдце, и её голубые глаза стали тёмными от расширенных зрачков.
Вдруг блюдце слегка звякнуло. Я почувствовала, что Маша окаменела от страха рядом со мной. Но Аська невозмутимо повторила вопрос и добавила серьёзным голосом:
– Дух, спасибо, что ты пришёл. Ответь моей подруге на вопрос, – и она сделала мне знак бровями – «спроси».
И я услышала свой собственный голос: «Дух, скажи… – все приготовленные вопросы исчезли из памяти… – дух… КТО ТЫ?
Вдруг ножницы под блюдцем медленно повернулись и показали на букву «А», потом поползли на «Д» и снова качнулись на «А». Я слегка толкнула Машу локтём. Она очнулась и стала писать. Они двинулись снова чуть вперёд на «З», потом… И Я А М Е Н Я Н Е Т.
Ножницы остановились.
Маша показала мне молча слово. Я прочла вслух: АДАЗИЯАМЕНЯНЕТ. Я взглянула на Аську, она не двигалась и только всё смотрела на блюдце.
И тогда я громко сказала.
Я сказала:
– Дух. Спасибо, что ты пришёл. Извини нас за беспокойство. До свидания.
– Я встала и включила свет.
– Ты поняла что-нибудь, Обезьяна? – спросила меня Аська.
– Да.
– А я ни х… не поняла. А ты Маш?
– Ерунда каккая-то: АД АЗИЯ А МЕНЯ НЕТ, – сказала, заикаясь, Маша.
– Просто читать надо наоборот. ТЕН Я НЕМАЯ ИЗ АДА, – отвечаю я.
– А как ты догадалась, что наоборот читать надо? – спросила Аська с уважением.
– Ну время же там вспять идёт, против часовой стрелки значит.
– Грузын какой-то попался или иностранец. Аська, дом твой на кладбище что ли стоит? – очнулась Маша.
– Не. Это шестой на кладбище. Его когда строили, всюду кости валялись.
– Что ж ты, девка, про любовь свою не спросила, а? Зря что ли духа потревожили? – сказала Аська с укоризной.
– Не знаю. Грустно стало, и что же немой ответить может?