Кассандра

— Если вы считаете, что для семьи так будет выгоднее, давайте остановимся. Можно даже поискать покупателя на фабрику или отдельно на станки. Хотите, я этим займусь?

Саломея этого, конечно, не хотела, покупать и продавать могла только она сама, но, решив, что все равно они уедут раньше, чем Вано начнет таскать к ней покупателей, женщина ласково улыбнулась и похвалила:

— Отличная идея, сынок, у тебя блестящий ум, да и образование прекрасное, недаром оно стоило таких бешеных денег. Я уже сейчас восхищаюсь тобой, а через пару лет тобой будет восхищаться и Санкт-Петербург, а может быть, и вся Россия.

Вано изумленно воззрился на мать — она ничего не говорила ему о своих планах отправить его в столицу. Но эта перспектива мгновенно захватила все его существо. Столица! Это было что-то далекое и прекрасное, где роскошные женщины улыбались красавцам-офицерам, только что вернувшимся с полей сражений. Мундиры героев сверкали орденами и лентами, а дамы сами добивались лестного внимания этих полубогов. Как бы Вано хотел стать одним из этих небожителей!.. В деревне, где он провел всю жизнь, у него не было ни друзей, ни возлюбленной. В Пересветово соседи не ездили, а их с матерью никуда не приглашали. Раньше молодой человек не задумывался, почему они так живут, считая такую жизнь естественной, но недавно узнал правду от Раи. Дворовые рассказывали, будто граф Печерский много лет назад прислал во все соседние имения, в том числе и прежним хозяевам Рощина, письма, прося не посещать его жену и не принимать ее у себя. Что же такое могла мать сделать отцу, что он так обозлился на нее, и даже его, своего сына, отказывался видеть? И понадеявшись на доброе расположение духа матери, молодой человек задал мучивший его вопрос:

— Матушка, я давно хотел спросить вас: почему отец никогда не приезжал сюда, а нам не разрешал приехать к нему?

Саломея всегда гордилась своей выдержкой, и сейчас, чтобы выдержать удар, нанесенный сыном, та понадобилась ей полностью. Женщина помолчала, но собралась с мыслями и сказала:

— У твоего отца был плохой советчик, это — кузен его второй жены, действительный статский советник Вольский. Человек он умный и очень хитрый, а влияние, которое он имел на графа, было огромным. Вольский оболгал меня, я не хочу даже повторять ту ложь, которой он меня выпачкал, но граф поверил кузену, а не жене. Но теперь твой отец лежит в могиле, давай оставим ему его заблуждения, а сами будем жить дальше.

— Но ты не сказала мне, что отец умер. Когда это случилось? — изумился Вано.

— Он умер около четырех месяцев назад, а не сказала я тебе ничего, поскольку твой брат Михаил находится на конгрессе в Вене, и пока дела по наследству между нами не урегулированы, я не хотела тебя волновать.

— По какому наследству? — насторожился Вано, — ты хочешь сказать, что нам причитается наследство?

— Я пока не знаю, что написано в завещании твоего отца, это знает твой брат, поэтому нам нужно дождаться его возвращения, тогда и будет видно.

Почувствовав, что ступает на зыбкую почву, и боясь, что может сболтнуть лишнее, Саломея постаралась свернуть разговор. Она сослалась на то, что ее ждут на конюшне, где должна жеребиться племенная кобыла, поцеловала сына в лоб и вышла из кабинета. А Вано, переполненный чувствами, пошел в свою комнату и упал на кровать. Он представлял себя в гусарском мундире, гуляющим по бальной зале. Томные взгляды красавиц, которые ему мерещились, обещали молодому человеку неземное блаженство. И эта мечта была осуществимой. Он получит наследство и, наконец, поедет в столицу! Поедет один — он не позволит матери вновь лишить себя общения с женщинами. Больше она никогда не будет диктовать ему, что делать. Он — мужчина, а она — только женщина, и чтобы она о себе ни думала, ее власти над сыном пришел конец.

Ни в какую конюшню Саломея не пошла, а села за туалетный столик в своей спальне. Она залюбовалась новым платьем, сшитым по последней парижской моде, как уверила в своем письме дорогая московская модистка. Платье действительно было роскошным. Голубой атлас переливался, туго обтягивая грудь женщины. К такому наряду были нужны новые драгоценности. Сюда подошло бы широкое бриллиантовое колье, в крайнем случае — сапфиры в окружении бриллиантов. Да и серьги сюда просились крупные, чтобы спускались почти до плеч. Наконец, она сможет себе это позволить. А самое главное, сможет воплотить в жизнь мечты девочки-сироты, живущей в чуланчике под лестницей: прекрасная, как распустившаяся роза, роскошно одетая, она войдет под руку с красавцем-сыном в Зимний дворец и будет принята там как знатнейшая и богатейшая аристократка страны. Саломея закрыла глаза и увидела эту картину, как наяву.

Стук в дверь вернул женщину к действительности. Графиня никого не хотела видеть, и приготовилась отчитать непрошенного визитера, но дверь открылась, и на пороге появился Коста, одетый в синюю казачью форму. Он молча подошел к графине и положил на туалетный столик широкое золотое кольцо с гербом князей Печерских.

— Все? — прошептала Саломея, глядя на любовника.

Тот молча кивнул, не доверяя стенам, у которых есть уши. Саломея не собиралась ни о чем расспрашивать абрека — в конце концов, это была его работа, в своем лесу среди гор Кавказа он делал то же самое, только золото забирал себе, а теперь он отдал добычу ей. Вспомнив о золоте, Саломея посмотрела в сумрачное лицо своего любовника. Можно было попытаться снова вытянуть из него деньги, да и то удовольствие, которое она получила в последний раз, было упоительным. Только воспоминание о стоящем на коленях Косте обдало ее жаркой волной. И Саломея решилась.

— Пойдем к тебе, мальчик дома, не хочу, чтобы он тебя застал в моей спальне, — потребовала она, — иди вперед, я за тобой.

Коста вышел, а она накинула на плечи большую цветастую шаль, привезенную, как уверяла модистка, содравшая за нее пятьсот рублей, прямиком из Индии, и пошла следом. Во флигеле было полутемно, а Коста стоял около стола, ожидая ее.

— Ну что, хочешь еще раз купить графиню? — надменно подняв бровь, осведомилась Саломея.

— Хочу, — кратко ответил абрек.

Эта властная женщина опять сделала его своим рабом, но ему это безумно нравилось. То, что все кругом всегда боялись беспощадного Косту, а она попирала его своими белоснежными изящными ногами, возбуждало стареющего мужчину, как ничто другое. И сейчас он вновь готов был насыпать этой гордячке полный подол золота, чтобы овладеть ею со всем пылом молодой страсти, как в прошлый раз.

— Посмотрим, на что ты горазд, — заявила Саломея и, сняв с плеч шаль, бросила ее на пол.

Она скинула голубые туфли, одетые, как видно, к новому платью, и стала на середину шали, широко расставив ноги.

— Кидай золото на шаль, за каждую горсть я буду приподнимать юбку, — велела она.

Коста молча запрыгнул на стол, откинул крышку люка в потолке и снял тот же сундук, что и в прошлый раз. Он открыл крышку и взял горсть монет. Посмотрев в лицо Саломеи, мужчина безошибочно определил, что она уже возбуждена их поединком, это подстегнуло и его. Абрек молча бросил горсть монет на шаль между широко расставленными ногами любовницы. Та приподняла юбку на ладонь от пола и замерла, выжидающе глядя на Косту. Он захватил еще горсть монет из сундука, бросил к ногам женщины и увидел, что голубой атлас платья поднялся еще на ладонь. Коста уже горел, обжигаемый желанием, но Саломея, насмешливо глядя на любовника, молча стояла с чуть приподнятой юбкой, обнажив только щиколотки, обтянутые белыми шелковыми чулками.

— Кидай золото, если хочешь увидеть, а тем более попробовать остальное, — фыркнула она. — Разбойник с большой дороги должен хорошенько заплатить за право поласкать графиню.

Коста уже без счета зачерпывал и кидал золотые червонцы к ногам этой роскошной женщины, а она обнажила колени и поднимала юбку все выше и выше. Белая кожа над краем шелковых чулок, схваченных кружевными голубыми подвязками, представшая его взгляду, лишила абрека последнего самообладания. Он рухнул на колени среди рассыпавшихся золотых монет и припал губами к гладким бедрам. Ни с чем не сравнимый острый запах женщины лишал разума, желание стало таким острым, что он застонал.