Катали мы ваше солнце

— Так чего их теперь искать-то? — недовольно спросил тот, что со смоляным светочем. — Слышь, Пепелюга… Они уж наверняка в слободке давно…

— Да не могли они далеко уйти!.. — взвыл Докука.

— А ты почём знаешь? — недобро прищурился главарь. — Ты же спал, говоришь!..

— Так а костерок-то! — быстро нашёлся тот. — Костерок-то погаснуть — не успел! Значит, совсем недолго я спал…

Переругиваясь, скрылись за другим ледяным горбом, однако шаги их и голоса долго ещё отдавались в гулкой ночи.

— Светил бы мне ясный месяц, а по частым звёздам я колом бью… — донеслось совсем уже издали.

Погорелица вздохнула и с досадой потёрла замёрзший нос.

— Зря… — признала она с сожалением. — Надо было мне и его развязать… Ну что, берендей? Как тебя звать-то?

Кудыка сказал. Погорелица уставилась на него в радостном изумлении.

— Правда, что ль? Так это, выходит, от тебя жена с греками сбежала? Ну всё, берендей, пропал ты! Такого мужика я не выпущу… У тебя вон, сказывают, и дом двупрясельный, и печка кирпичная…

— Тебя-то саму как зовут? — буркнул Кудыка.

— Чернавой величают… — не без гордости ответила та.

Чернава? А ведь точно — ворожея… Слыхал про неё Кудыка, и не раз. Сам боярин её о прошлом годе в терем призывал — шишимору вывести… Что ж теперь делать-то? Не возьмёшь в жёны — воду в ложке заморозит, порчу наведёт… А возьмёшь — и того хуже. Как с такой жить прикажешь?..

И принялся древорез вспоминать в смятении всё, что знал о ворожеях и ведьмах. Бить их можно только тележной осью, при каждом ударе приговаривая: «Раз!..» Скажешь: «Два!» — изломает… Потом ещё врут: наотмашь их тоже бить нельзя — только от себя. Ударишь от себя — рассыплется… Да врут, наверное!..

* * *

Но, конечно, кабы не Чернава, нипочём бы не выбрался Кудыка из развалин мёртвого города. То ли и впрямь она умела глаза отводить, то ли просто хорошо знала здесь каждый взгорбок и каждую ямку. Был случай, когда, затаившись, они пропустили ватагу погорельцев в каких-нибудь двух переплёвах от своего укрытия. Обитатели развалин возвращались к землянкам усталые и сильно раздражённые. Докуку они вели с собой, награждая его время от времени к превеликому Кудыкиному злорадству тычками да затрещинами.

Когда же наконец похожие на кладбище горбатые развалины остались за долгой извилистой ложбиной, в которую обратился ныне внешний ров, небо на востоке уже опушилось розовым заревом. Там, за синеватыми Кудыкиными горами разгоралось, готовясь взмыть над страной берендеев, светлое и тресветлое наше солнышко. Обозначилась впереди поросшая дымами слободка, блеснуло за ней зеркало никогда не замерзающей Вытеклы.

Чернава повернулась к алеющему востоку, потянулась с хрустом, повела плечами.

— Эх, умоюсь… — мечтательно пообещала она просыпающемуся солнышку и лукаво глянула через плечо. — А что, Кудыка, справишь мне шубейку на беличьих пупках?

— На пупках не осилю, а сторожковую [50] справлю… — со вздохом отозвался тот. — Только ты, слышь, больно-то явно не ворожи теперь… У нас в слободке этого не любят…

— Хватит, — сказала она радостно. — Отворожила… Надоело мне всё, Кудыка! Грязь надоела, холод… Летом оно вроде бы и ничего, а вот зимой тут у вас стужа — прямо как в Чёрной Сумеречи…

Сторожковая шуба

Сторожковые меха — собачьи, колотковые — кошачьи. (берендейск.)

Просияв, взметнулось в небо красно солнышко с блуждающим по ясному лику тёмным пятном, и подумалось вдруг Кудыке, что неспроста все неудачи в последнее время выпадают именно на нечётные дни. С того самого утра после неслыханно долгой ночи жизнь у берендеев пошла кувырком…

Оба ещё раз поглядели на ласковое, пусть даже и меченное пятном светило и двинулись в сторону слободки.

— Так что у вас там всё-таки стряслось в Чёрной Сумеречи? — не устоял любопытный Кудыка. — Одни толкуют: отвернулось-де от вас солнышко, другие: погорело, мол… Кому верить-то?

— Погорело… — нехотя ответила Чернава.

— Ну а как погорело-то? Расскажи!

— Да что рассказывать… Кабы я тогда чуть постарше была… Помню только: пожары кругом — дома горят, леса… А потом — стужа. Всё как есть морозом сковало…

— А другие, постарше которые? Рассказывали, чай?..

Поднимающееся солнышко съело ночной туман, прояснило дали. Слободка впереди, казалось, была искусно вырезана из мягкого дерева тончайшим лезвием.

— Развалилось, говорят, прямо в небе…

— Солнышко?! — не поверил Кудыка.

— Ну да… Небо сразу чёрное стало, как ночью. А на землю огненный дождь упал… Весь день головёшки горящие сыпались. И ещё железки какие-то раскалённые…

— Да ну?.. — только и смог оторопело вымолвить древорез, пытаясь представить жуткое это зрелище. — А потом?

— Какое уж там потом?.. — бросила с досадой Чернава. — Что не сгорело, то вымерзло. Непруху-реку до дна сковало. Света нет, черно, как в дубине… Ну и побежали все кто куда. Кто к вам, кто к грекам, а кто и вовсе на север…

— Неужто и там люди живут?

— Да говорят…

Некоторое время Кудыка шёл молча, что-то озабоченно прикидывая.

— Так… — решил он наконец, посопев. — Ты об этом тоже никому в слободке не рассказывай. Даже деду моему. Побить могут…

— Да я и не собираюсь…

Выбрались на слегка припорошенную золой дорогу, по которой прежде что ни день тянулись с Теплынь-озера обозы сволочан.

— Погоди-ка, — сказал вдруг древорез, останавливаясь. — Куда ж это мы идём? Мне на княжий двор надо, к Столпосвяту, а мы — в слободку…

Чернава изумлённо оглядела Кудыку — и расхохоталась.

— Прямо так к князю и явишься? Ты на себя посмотри! Вылитый погорелец!..

Древорез крякнул, нахмурился, поскрёб бородёнку. А ведь верно говорит девка, переодеться надобно… Эх, кабы чуть пораньше, проскочили бы в темноте, никем не зримые. А теперь… Если уж главарь погорельцев прослышал, что волхвы ищут какого-то Кудыку, то в слободке тем более должны об этом знать… Может, как-нибудь по задам пробраться, околодворком?..

— А зачем тебе к князю-то? — заподозрив неладное, спросила Чернава.