Катастрофа отменяется

Мотор сразу застрелял, словно капитан хотел заглушить новый вопрос Чердынцева.

Амфибия развернулась, все убыстряя ход. Чердынцев видел только спину Малышева да обращенное к станции лицо солдата, махавшего кому-то рукой. Чердынцев оглянулся. На ступенях дома и в окнах стояли малыши и две женщины, размахивавшие платками вслед уходящему суденышку. Он отыскал взглядом окно комнаты, в которой жила Волошина. Оно было зашторено, но ему показалось, что штора чуть шевельнулась. Он с трудом отвел взгляд. Ведь она могла видеть и его, а не только уходящее суденышко…

Глава седьмая

1

Вертолетчики взяли Малышева с коржовского рудника.

Многие здания были уже затоплены с крышами. Поднявшись по веревочной лестнице на вертолет, Малышев увидел этот подводный город с необыкновенной ясностью. На улицах между домами зеленели еще не успевшие погибнуть растения. Двери были открыты то ли людьми, бежавшими от опасности, то ли напором воды. Захваченная наводнением, а может, раньше испортившаяся, машина стояла на небольшой площади перед домом, на котором отчетливо виднелась вывеска: «Сберегательная касса».

И казалось, что просто загустел воздух, стал более плотным, оставаясь все таким же прозрачным, и сейчас из домов выйдут люди, шофер машины, получив деньги, а может, наоборот, вложив в сберкассу очередную зарплату, — ведь вон же виден плакат: «Храни излишки на сберкнижке!» — хлопнет дверью и пойдет к своему грузовику, засовывая поглубже в карман сберкнижку, дети примутся играть в пятнашки или в расшибалочку у каменного забора, все сразу оживет, зашевелится…

От винта вертолета, развернувшегося наконец, пошла рябь, и все действительно зашевелилось в этом чудном плотном воздухе, меняя очертания и пряча только что показанные тайны… Севостьянов сел в амфибию Малышева, взял на буксир понтоны и повез над городом очередных пассажиров в сторону Ташбая.

Вертолет еле полз в разреженном воздухе, мотор задыхался, и так же задыхался капитан, а где-то вдали, за плотной завесой жидкого воздуха, ему все виделось лицо Томы, а потом по этому воздуху шла рябь, искажая ее черты, и лицо расплывалось, становясь, как и в памяти, самодовольным и пренебрежительным, что больше всего ненавидел в ней Малышев. Вот и сейчас: за каким чертом ее понесло сюда? Почему она даже не написала ему? Ведь она прилетела до катастрофы, значит, могла бы перед вылетом дать телеграмму, и Малышев встретил бы ее на аэродроме, а уж потом, если так надо, ехала бы в этот треклятый Темирхан…

И невольно вздрогнул: а если бы попала под обвал? Одной лишь случайностью можно объяснить отсутствие жертв.

Очень хотелось пролететь над гляциологической станцией и попросить вертолетчиков сбросить там вымпел с письмом, но вертолет еле тянул, надо было воспользоваться тем запасом мощности, что еще оставался у мотора, и пройти мимо южного склона, посмотреть, не грозят ли новые оползни и сели. Если в озеро рухнет еще такая горка, тогда никакими каналами от катастрофы не спасешься!

Малышев перешел в кабину вертолетчика — там был хороший круговой обзор, — положил на колени планшет с картой и принялся привычно отмечать угрожаемые участки. Он был прав, когда предлагал немедля обстрелять обвалоопасные участки из минометов. Таких он насчитал до двух десятков.

Вертолет перевалил через злополучную плотину, и внизу открылся кишлак, плато старого русла и длинная цепочка шурфов, над которыми все еще вспыхивали фонтанчики выбрасываемой земли и гальки. Только теперь фонтанчики были мелкие, редкие, землекопы углубились на шесть — восемь метров, землю подавали медленнее. Но Малышева удивило другое: дойти до контрольной отметки за эти три дня они не могли. И он впервые подумал: почему секретарь так внезапно вызвал его с озера? Неужели на канале что-то случилось?

Вертолет пошел вниз и повис над площадью, раздувая пыль, мелкую гальку и конский навоз. Потом встал на шасси, и Малышев торопливо спрыгнул на твердую землю.

2

В штабе был один Адылов. Он пил зеленый чай, потирая усталое лицо. От глаз растекались густые тени.

— Садитесь, капитан. Пейте! Только чаем и спасаюсь. И вам советую. Ну, что там?

Малышев раскинул свою карту на столе, потеснив чайник и пиалы.

— Подножие ледника отрывается и всплывает. Возле станции масса битого льда.

— Чем это грозит?

— Когда начнем спуск воды, лед двинется по течению. Возможны заторы в головной части канала.

— Ваши предложения?

— Перебросить через завал еще несколько понтонов. Они там все равно нужны — надо обстрелять обвалоопасные высоты. Обстреливать придется с понтонов. Потом, когда канал будет готов, понтоны можно будет поставить перед головной частью канала, они задержат лед.

— Опасно для тех, кто будет на понтонах.

— Можно попробовать расстрелять особо крупные льдины.

— Учтем. В два часа все члены штаба будут здесь, тогда и посоветуемся.

— Как с подготовкой взрыва?

— Ваши саперы делают чудеса, да и колхозники не отстают. Первый взрыв назначен сегодня на пятнадцать ноль-ноль.

— Почему первый? — изумленно спросил Малышев.

Адылов поморщился, словно испытывал острую внутреннюю боль. Да так оно и было. Он чувствовал жалость к этому молодому и смелому человеку, а защищать приходилось трусость и оглядчивость робкого бюрократа. Он невольно отвел глаза к бумагам на столе, словно отыскивал среди них ту, на которую должен сослаться. И действительно отыскал такую: докладную Ованесова. Пододвинул бумагу Малышеву, сказал:

— Ованесов все-таки настоял на своем. Сперва убедил Рахимова, а тот пристал к Уразову, и вот добились… Читайте.

Ованесов опять предупреждал, что сильный и глубокий взрыв может изменить режим обвальной массы и привести к прорыву воды. С его точки зрения, следовало расчленить операцию: предварительный взрыв на глубину шесть — восемь метров, затем расчистка дна будущего канала и дополнительный взрыв. На докладной были две резолюции: Рахимова и Уразова…

Он отодвинул бумагу так осторожно, словно она тоже могла взорваться, и взглянул в окно. Работа на трассе явственно замедлялась. Шурфы достигли проектной отметки. Но это была не отметка Малышева, это была отметка трусости.

Адылов проследил за его взглядом, спросил:

— Вы туда? Сейчас все там. Один я остался дежурить.

Малышев допил чай и вышел.

В пересохшем русле по-прежнему возились ребятишки. Теперь они обзавелись бреднем и волочили его из лужи в лужу. Кишлак был пуст или казался пустым. На крышах кое-где сидели старики, поглядывая из-под ладони на Малышева и опять обращая взор все туда же, на восток. Скота не было видно, — должно быть, опасаясь беды, перегнали на горные пастбища. А о себе как будто и не думали.