Катастрофа отменяется

— Где Тома? — спросил Малышев, и Чердынцев понял: все ради нее. И бессонные ночи, и это раннее путешествие по холодному озеру, и сжигающее беспокойство.

— Тамара Константиновна на кухне, помогает готовить завтрак. Да, я еще не поздравил вас с праздником…

— Спасибо. Вас так же!

— За вами скоро пришлют вертолет, но я надеюсь, что вы успеете позавтракать. Вызывает Уразов.

— Вот как? А у меня забарахлила рация, понтонеры разбили батарею…

— Ничего, я уже сообщил, что вы подходите к станции…

На пороге гостя встречали все помощники Чердынцева, а в коридоре — и Тамара. Чердынцев с какой-то внезапной болью увидел, как холодно она пожала руку капитана. Его «мальчики» были добрее: они сразу окружили капитана, повели раздеваться.

Свободный стул для Тамары, скрывшейся снова на кухне, оставили рядом со стулом Малышева. Чердынцев невольно усмехнулся: его «мальчики», кажется, решили доставить максимум удовольствия капитану.

Малышев рассказывал о взрыве, спрашивал, не было ли сильных толчков на леднике, вел себя дружески, но Чердынцев все время чувствовал в нем скрытое недоверие. Еще за столом он сказал:

— Я приехал за тобой, Тома…

Она промолчала, словно не расслышала, и он заговорил о чем-то другом. Иногда он взглядывал то на одного гляциолога, то на другого, и Чердынцев замечал в его глазах и злость и грусть. «Боится, — подумал он, — что Тамара откажется лететь с ним, и пытается решить для себя, кто и чем привязал ее здесь…» Но Тамара держалась с привычным радушием, спокойно.

Внезапно послышался тонкий и прерывистый шум мотора. К станции шел вертолет.

Все вскочили из-за стола, пошли одеваться. Малышев и Тамара оказались лицом к лицу.

— Почему же ты не одеваешься?

— Я пока останусь здесь.

— Что это значит, Тома? — в голосе его была мука.

— Ты же знаешь, что я всегда поступаю по-своему. Сейчас я не могу ехать с тобой.

— Что тебя держит?

— Допустим, работа.

— Но ведь твое место — там! — он протянул руку к окну, за которым виднелся гребень обвала.

— Твои подвиги я еще успею описать, — спокойно ответила она.

— Я говорю не о подвигах…

В это время в комнату вошел вертолетчик. Увидав Чердынцева, он сказал:

— Александр Николаевич, Уразов просит вас прибыть немедленно!

В столовой умолкли, Малышев шагнул в коридор.

— А как же мы?

— Вас, товарищ капитан, приказано вывезти вместе с товарищем Чердынцевым.

— У вас есть еще одно место?

— Никак нет, товарищ капитан.

Тамара стояла в дверях. Чердынцев видел, как менялось ее лицо. Сначала она обрадовалась, потом вдруг испугалась, сказала:

— Может быть, возьмете меня? Я — корреспондент газеты. Адылов знает, что я застряла здесь.

— Никак нет, товарищ корреспондент.

Чердынцев уложил в дорожный мешок вещи, взял портфель с документами и пошел прощаться с товарищами. Тамара вышла с капитаном на посадочную площадку.

Чердынцев поднялся на борт, помахал из открытой двери рукой и отступил назад, в темноту. Ему хотелось посмотреть, как она простится с мужем.

Но Тамара быстро отошла к крыльцу. Да и вертолет гудел, заглушая слова, разгоняя пыль и перекатывая мелкие камешки по посадочной площадке. А когда Чердынцев сел и выглянул в окно, оказалось, что станция уже ушла далеко назад. Малышев, сидевший с другой стороны прохода, еще вытягивал шею, будто боялся никогда больше не увидеть то, что здесь оставил. Чердынцев закрыл глаза и притворился спящим, чтобы обойтись без дорожных разговоров.

Почувствовав, что Малышев успокоился, он прильнул к окну, впервые рассматривая сверху это озеро, волны которого бились о преграду, совсем как морской накат. Такие же прозрачные, такие же синие, будто весь водоем окрасили глауберовой солью, как делают это в курортных городках с фонтанами, — для красоты.

Но вот внизу показался кишлак, палаточный городок, длинная линия шурфов, над которыми вздымались пылевые дымки от поднимаемой земли, канал, по которому шли и шли машины. И Чердынцеву захотелось одного: чтобы это ощущение опасности поскорее миновало, потому что слишком оно давило на сердце. Впрочем, может быть, просто не хватало воздуха, он ведь уже давно не ходил по горам.

Вертолет миновал естественную плотину и начал проваливаться на посадочную площадку. И сразу наступила тишина.

2

Адылов, Малышев и Чердынцев медленно шли вдоль русла будущего канала.

Рваные берега канала не сглаживали, бульдозеры торопились с главной работой: очисткой дна.

Чем глубже становились шурфы, тем тяжелее была почва. Слежавшаяся за миллионы лет порода превратилась в конгломерат, плотный, как камень. Саперы сменялись каждые два часа, но выходили побледневшие, с затрудненным дыханием, ложились тут же на землю, рядом с шурфами, отлеживались немного и только тогда шли к полевой кухне. Так же работали добровольцы, но ни один шурф еще не достиг проектной отметки.

Чердынцев отстал от спутников, оглядывая неприютный этот карьер, упиравшийся в завал почти рядом с береговой скалой. Ему казалось, что проще было взорвать гребень завала и спустить воду прямо в русло бывшей реки, чем копать почти двухкилометровый искусственный сток. Сколько времени они тут провозятся, а внизу давно ждут воду. Чердынцев прочитал сводки из городов и кишлаков: там ввели норму на пользование водой еще пять дней назад. А посевы? А производства?

Адылов заметил его недоумение, подождал, пока Чердынцев поравняется, сказал:

— Мы тоже хотели взорвать перемычку и спустить воду в реку. Но не учли одного, вода мгновенно расширит проран в завале, и тогда ее не остановить. А новый канал идет по такой плотной породе, что размыв почти невозможен. И можно регулировать сток…

— Сколько же тут еще потребуется труда?

— Малышев считает, три-четыре дня. День до взрыва, один или два дня на очистку канала от обрушившейся породы — это уж зависит от качества взрыва — и день на разрушение перемычки.