Катаясь на «Пуле»
Шрифт:
«Я счастливая, — думала Дарлин Пуллен. — Я счастливая, счастливая».
Она вновь поставила фишки, все фишки, и толпа, которая всегда собирается вокруг победителя в игорных городах, даже в пять часов дня, застонала.
— Мэм, я не могу разрешить такую ставку без одобрения питбосса, — в его голосе слышались извиняющиеся нотки. И выглядел он куда более взъерошенным, чем в тот момент, когда Дарлин, в сине-белой полосатой униформе горничной, подошла к его столу. Она поставила деньги на второй из трех секторов, на номера с 13 по 24.
— Так позови его сюда, сладенький, — проворковала
Питбосс повернулся к крупье и его палец описал в воздухе круг: мол, верти.
На этот раз стук прыгающего белого шарика разнесся далеко: толпа затаила дыхание, ставку сделала одна Дарлин. Происходило сие в Карсон-Сити — не в Монте-Карло, а для Карсон-Сити это была невероятно крупная ставка. Шарик прыгал и прыгал, упал в гнездо, подскочил, упал в другое, подскочил. Дарлин закрыла глаза.
«Счастливая, — думала она, молилась. — Счастливая, счастливая мать, счастливая женщина».
Толпа застонала, то ли в ужасе, то ли от восторга. Она поняла, что колесо замедлилось и уже видны числа. Дарлин открыла глаза, точно зная, что лишилась четвертака.
Но не лишилась.
Маленький белый шарик лежал в гнезде с цифрой 13.
— Господи, дорогуша, — прошептала женщина, которая стояла у нее за спиной, — дайте мне вашу руку, я хочу потереться об вашу руку, — Дарлин дала, женщина коснулась руки, так нежно, с обожанием. Голова ее по-прежнему находилась на Шампаньоле, поэтому она словно издалека видела и чувствовала, как об ее руку потерлись двое, еще четверо, потом шестеро, всем хотелось поймать ее удачу, словно удача распространялась, как инфекция.
А мистер Рулетка пододвигал к ней горы и горы фишек.
— Сколько? — едва слышно выдохнула она. — Сколько здесь всего?
Тысяча семьсот двадцать восемь долларов, — ответил он. — Поздравляю вас, мэм. На вашем месте я бы…
— Но вы на своем, — оборвала его Дарлин. — Я хочу поставить все на одно число. Вот это, — она указала на «25», — за ее спиной кто-то вскрикнул, совсем как при оргазме. — До последнего цента.
— Нет, — отрезал питбосс.
— Но…
— Нет, — повторил он, и она, проработавшая на мужчин большую часть жизни, поняла, что это тот самый случай, когда слова не расходятся с их значением. — Таковы правила заведения, миссис Пуллен.
— Хорошо, — кивнула она. — Хорошо, трусохвост, — она вновь пододвинула к себе фишки. — Сколько я могу поставить на одно число?
— Одну минутку, — ответил питбосс.
Отсутствовал он почти пять минут. Все это время колесо простаивало. Никто не разговаривал с Дарлин, но к ее рукам то и дело прикасались или разглаживали их, словно она плюхнулась
в обморок. Вернулся питбосс с высоким лысым мужчиной в смокинге и очках с золотой оправой. Смотрел он не на Дарлин, а сквозь нее.— Восемьсот долларов, — вынес он вердикт, — но я бы на вашем месте этого не делал, — его взгляд упал на ее грудь, обтянутую униформой, вернулся к глазам. — Я советую вам обналичить ваш выигрыш, мадам.
— Я не думаю, что от ваших советов может быть какая-то польза. Со знанием жизни у вас не очень. Наверное, не сможете отличить собачье дерьмо от шакальего, — рот высокого и лысого закаменел, а она повернулась к мистеру Рулетке. — Приступай.
Мистер Рулетка написал на табличке $800 и накрыл ею поле с числом 25. Затем крутанул колесо и бросил шарик. Теперь замерло уже все казино, не трещали даже игральные автоматы. Дарлин подняла голову и не удивилась, увидев на экранах телевизоров, ранее показывавших скачки и бокс, вращающееся колесо рулетки и… себя.
«Теперь я еще и телезвезда. Я счастливая. Счастливая. Я такая счастливая».
Шарик подпрыгивал. Шарик скакал. Залетел в гнездо, выбрался оттуда, маленький белый дервиш, танцующий на полированном дереве рулеточного колеса.
— Соотношение! — воскликнула она. — Какое соотношение?
— Тридцать к одному, — ответил высокий и лысый. — Ваш выигрыш может составить двадцать четыре тысячи долларов, мадам.
Дарлин закрыла глаза…
…и открыла их в номере 322. Она все сидела на стуле, с конвертом в одной руке, а четвертак вывалился из пальцев второй на пол. На щеках еще не просохли слезы смеха.
— Я счастливая, — повторила она себе и заглянула в конверт.
Никакой записки. Очередная фантазия, от которых только расстраиваешься.
Вздохнув, Дарлин сунула четвертак в карман униформы и принялась за уборку 322-го.
Вместо того, чтобы, как обычно, отвести Пола после школы домой, Пэтси пришла с ним в отель.
— Он забросал всю школу соплями, — объяснила она матери, голос переполняло отвращение к младшему брату. — Из носа просто течет. Я подумала, может, ты захочешь показать его врачу.
Пол молча смотрел на нее слезящимися глазами. Кончик носа у него раздулся и покраснел. Они стояли в вестибюле отеля. Номер в этот момент никто снять не желал, так что мистер Эвери (все горничные ненавидели этого самодовольного коротышку) покинул регистрационную стойку. Должно быть, сидел у себя в кабинете, лакомился курицей.
Дарлин пощупала Полу лоб, горячий, вздохнула.
— Пожалуй, ты права. Как ты себя чувствуешь, Пол?
— Нормально, — пробубнил Пол.
Даже Пэтси опечалилась.
— Наверное, он умрет до того, как доживет до шестнадцати. Единственный случай, скажем, мгновенной смерти от СПИДа, в истории человечества.
— Заткни свой маленький грязный рот, — прикрикнула на нее Дарлин, куда как резче, чем собиралась, но больше обиделся Пол, сжался, отвел от нее глаза.
— Он прямо-таки младенец, не унималась Пэтси. Любая зараза к нему так и липнет.
— Нет, не младенец. Чувствительный, да. И сопротивляемость организма у него ослабленная, — она порылась в кармане униформы. — Пол? Дать тебе?