Каторга
Шрифт:
Слепиковский угостил Аниту мандаринами, признавшись гостям, что они японские, привезенные айнами, при этом Анита надкусила мандарин зубами, как яблоко.
– Они растут в земле или на деревьях?
Слепиковский подивился ее наивности, а Полынов не упустил случая, чтобы прочесть Аните лекцию о померанцевых плодах, пояснил, что мандарины растут на кустах.
– Не смей поедать их с кожурою вместе и, пожалуйста, не путай съедобные мандарины с несъедобными чиновниками из Китая, которые растут во дворце императрицы Цыси…
Затем Полынов заинтересованно спросил: как складывается
– При ней можете говорить все, – позволил Полынов.
– Валерий Павлович, кажется, поступил неосмотрительно, причислив к своему отряду сестру милосердия из бестужевок. Я понимаю: в условиях каторги, где редко встретишь порядочную женщину, Клавдия Петровна предстала перед ним небесным созданием. Но я, честно говоря, недолюбливаю ученых девиц, склонных предъявлять к нашему полу чрезмерные требования.
– Пожалуй, – как бы нехотя согласился Полынов. – Такие женщины тоже способны погубить. И не потому, что названная нами Клавдия Петровна дурная женщина, а потому, что она слишком порядочная. Излишне здравомыслящие женщины опасны для мужчин в той же степени, как и очень дурные.
Слепиковский предложил гостям спуститься к соленому озеру, и Анита, опередив мужчин, шаловливой рысцой сбежала по тропинке к самой воде, а капитан Слепиковский спросил:
– Но кто же она вам, эта девушка, которая иногда свободно судит о серьезных вещах, а порою озадачивает незнанием самых примитивных вещей?
– Это моя… Галатея, – ответил Полынов. – Я, как Пигмалион, сделал ее, чтобы потом в нее же и влюбиться.
– Рискованная любовь! Вы и сами знаете, как плохо кончил Пигмалион…
Полынов взмахом руки показал на Аниту, которая, подобрав края платья, босиком бегала по берегу соленого озера. Она хватала маленьких крабов и забрасывала их обратно в воду.
– Я ее купил, – просто объяснил он. – Теперь она стала моей последней надеждой и моей первой радостью в слишком жестокой жизни. Горе тому, кто осмелится отнять ее у меня.
Гротто-Слепиковский отвел глаза в сторону леса:
– Вам, должно быть, очень неуютно живется?
– Неуютно бывает в комнатах, – честно признал Полынов, – а в этой жизни мне иногда просто страшно…
Ближе к вечеру они выехали в Корсаковск на попутной телеге поселенца. Усталые после дороги, Полынов с Анитой улеглись спать, чтобы проснуться в ином мире. Совсем ином, для них очень страшном… Им, к счастью, не дано было знать, что в это же время барона Зальца посетил в канцелярии мстительный капитан Таиров.
– Случайно я встретил в городе человека, в котором сразу опознал преступника, служившего ранее на метеостанции в столичном Александровске, – доложил Таиров.
– Политического? – сразу напрягся Зальца, догадываясь, что уголовнику на метеостанции делать нечего.
Таиров еще не забыл оскорбительного для него смеха юной красавицы, которая столь откровенно смеялась над его унижением. Он подтвердил подозрения барона.
– Политического! – убежденно сказал Таиров. – Я проследил за ним, установив его адрес, где он живет, и вдруг случайно узнаю, что этого
преступника вы принимаете у себя, как своего земляка-курляндца, играете с ним на бильярде.– Он играет лучше меня, – тихо заметил Зальца.
Сейчас барон сидел под большим портретом русского императора. Слева от его локтя лежала стопка английских и японских газет (попавших к нему, очевидно, тем же путем, что и мандарины в деревню Чеписаны – через айнов).
– Догадываюсь, что речь идет о господине Баклунде, который известен мне как представитель торговой фирмы «Кунста и Альберса». Если вы не ошиблись, – произнес Зальца, глянув на часы, – то этому «торговцу» завтра предстоит неприятное пробуждение. Возвращайтесь, капитан, в свое Петропавловское, а я подготовлю все для арестования этого… самозванца!
– Не забывайте, – напомнил Таиров окружному начальнику, – что он не один. С ним еще какая-то странная девка… Тут целая шайка. Уж не затем ли они появились в вашем Корсаковске, чтобы продать вас и продать Сахалин японцам?
– Шайка, – не возражал Зальца. – Опознанный вами преступник фон Баклунд втерся не только в мое доверие, он установил связи и с офицером Слепиковским, подозрительным для меня… как поляк! Будьте уверены: завтра Баклунд будет в тюрьме.
– И вместе с девкой? – спросил Таиров.
– Нет. Я ее подарю… вам!
В загородной бухте Лососей пока все было тихо.
Архип Макаренко бесцеремонно разбудил Максакова:
– Ваше благородие… господин мичман!
– Спал бы ты… Ну что тебе?
– В море какие-то огни. Точно так, – сказал комендор, – я даже слышал запах от сгоревшего угля… дым и огни!
Был второй час ночи. Мичман зевнул:
– Нет дыма без огня. Так спал, так сладко… Ты, Архип, накаркаешь нам беду, как я накаркал ее на крейсере.
Максаков позвонил на мыс Крильон. Вахтенный с маяка подтвердил, что в море видны блуждающие огни:
– Однажды их пронесло цепочкой, как ряд иллюминаторов. Не только я дым учуял, но даже шум машин докатило…
Полковник Арцишевский, выслушав доклад по телефону, велел мичману передвинуть батарею южнее Корсаковска, поставив орудия для наводки по морским целям. Артиллерия «Новика» заняла новую позицию – возле деревушки Пороантомари, и тут матросы узнали, что в деревне Мерея уже высаживаются японцы. Мичман быстро произвел расчеты, чтобы «перекидным» огнем – через сопки – накрыть японский десант на побережье. Но с вахты, следящей за морским горизонтом, ему тут же доложили о появлении четырех миноносцев.
– О, еще семь! – прогорланил сигнальщик.
Итого – одиннадцать. Архип Макаренко сказал:
– Одиннадцать на четыре наших ствола… Ничего, братва, на крейсере бывало в бою и похуже!
Японские миноносцы двигались в кильватер, покрывая огнем широкую площадь берега. Первые разрывы вражеских снарядов никого не удивили, как не устрашила матросов и первая кровь, – к этому они привыкли еще на корабле, а потому заботились о точной пристрелке. Пустые унитары, дымно воняя пироксилином, выскакивали из орудийных казенников, а «подавальщики» уже несли к пушкам свежие снаряды…