Катрин Карамболь
Шрифт:
Я не раз слышала, как он звонил в контору Табельона где-то в районе Елисейских полей по номеру 83–50. Никто не отвечал, и папа, погрустнев, вешал трубку. Когда ему всё-таки удавалось дозвониться, он спрашивал:
– Могу я поговорить с месье Рене Табельоном? Меня зовут Жорж Карамболь… Ах, его нет? Тогда попросите его перезвонить мне…
Табельон так и не перезвонил. Но папина вера в него была несокрушима, и он не раз объяснял месье Шевро:
– Понимаете, такие, как Табельон, старыми самолётными креслами не торгуют, им подавай целые эскадрильи… Не равняйте его по себе…
Месье Кастерад ухмылялся:
– Ну, и где же он, ваш Табельон? Так и не перезвонил?
Папа пожимал плечами:
– Табельон птица
Как-то зимним вечером, возвращаясь домой после урока танцев, мы шли по улице Мобеж, и папа сказал:
– Знаешь, Катрин, а ведь мой отец был прав. Однажды он сошёл с поезда на Северном вокзале и остался в этом квартале. Ведь это он открыл склад на улице д’Отвиль. Здесь рядом два вокзала, и если что, подумал он, очень удобно сесть в поезд и уехать… А может, нам и правда уехать? Катрин, хочешь поехать куда-нибудь? В далёкие края?
Когда мы в последний раз шли в балетный класс, папа сказал мне:
– Знаешь, Катрин… А ведь я давно знаком с твоей учительницей, мадам Измайловой… Правда, она не узнала меня – теперь я не тот что раньше… Да и она сильно изменилась. А я не всегда работал в магазине… В молодости я был недурён собой, и, чтобы подзаработать, танцевал в кордебалете Казино-де-Пари… Как-то раз меня попросили заменить «носильщика» на вечернем представлении. Носильщики, Катрин, – это те, кто выносят танцовщицу на сцену. А танцовщицей, которую я должен был вынести, была твоя мама… Тогда мы ещё не знали друг друга. Я поднял её на руках так, как мне показали. Вышел на полусогнутых на сцену, да ещё очки пришлось снять. И бамс! На что-то наткнулся. Мы грохнулись вместе. Твоя мама так хохотала, что встать не могла. Пришлось опустить занавес. Я ей очень понравился. В этом Казино-де-Пари мы и познакомились с твоей учительницей, мадам Измайловой. Она тоже участвовала в программе.
Папа замедлил шаг, наклонился ко мне и – словно нас кто-то подслушивал – сказал очень тихо, почти шёпотом:
– Но тогда, детка, её звали вовсе не Галина Измайлова, а просто-напросто Одетта Маршаль. И родом она была не из России, а из предместья Сен-Манде, где её родители, весьма почтенные люди, держали кафе-ресторан. Она частенько приглашала нас с твоей мамой к себе, когда в казино не было спектаклей. Мы были добрыми друзьями. И никакого русского акцента я у неё не замечал! Она говорила на чистейшем французском!
В классе папа вместе с мамами других девочек сел на красную банкетку, и урок начался.
Мадам Измайлова, которую на самом деле звали Одетта Маршаль, с русским акцентом выговаривала:
– Поррр-де-бррра… батман жете… антуррнан… гррран плие… кррруазе.
А мне так хотелось услышать, как она говорит на самом деле.
Вечером, часов в семь, урок танцев закончился. Мадам Измайлова попрощалась с нами:
– Орревуар, и до следующего четверга, девочки…
На лестнице, я тихонько сказала папе:
– Что же ты не поговорил с ней? Не назвал её настоящим именем?
Папа рассмеялся:
– Думаешь,
надо было сказать ей: «Здравствуй, Одетта… Как там наши друзья в Сен-Манде?»Помолчав немного, он добавил:
– Нет уж. Это было бы нехорошо. Пусть всё останется, как ей хочется, так лучше для неё и для её клиентов.
< image l:href="#"/>Как-то утром я пошла проверить, нет ли чего в почтовом ящике – мне, как всегда, не терпелось узнать, не принесли ли нам очередные два письма из Америки. Папин конверт оказался на этот раз очень толстым, а мне мама написала:
«Дорогая моя Катрин,
Надеюсь, мы будем все вместе скоро втроём. Обнимаю тебя очень с любовью.
Папа же прочитал мамино письмо на работе и на обратном пути из школы сказал:
– Хорошие новости!
Весь день месье Кастерад опять декламировал нам в конторе свои стихи. Читал он монотонно, покачивая в такт рукой, как будто пел колыбельную. Я изо всех сил старалась не закрыть глаза.
– …Осеннею порой в кастельнодарском парке…
Я сидела без очков и клевала носом.
И вдруг папа прервал Кастерада:
– Извините, Реймон, но уже половина восьмого. Мы с дочерью идём ужинать в ресторан «Шарло, король морских раковин».
Месье Кастерад вытянулся, обвёл нас презрительным взглядом и медленно закрыл книжку стихов.
– Как нелеп этот мир, – проговорил он, – мир, в котором «Шарло, король морских раковин» значит больше, чем французский поэт. В котором великолепие александрийского стиха меркнет пред дюжиной устриц. Ну что ж, приятного аппетита!
Папа прокашлялся и торжественным голосом произнёс:
– Реймон, я должен сообщить вам нечто очень важное! Мы с дочерью уезжаем в Америку.
Меня изумили папины слова, и я поспешно надела очки, чтобы проверить, не снится ли мне всё это. Месье Кастерад замер у двери кабинета.
– В Америку? Вы уезжаете в Америку?
– Да, Реймон.
Месье Кастерад рухнул в вертящееся кресло у стола.
– А как же я? – проговорил он бесцветным голосом. – Обо мне вы подумали?
– Конечно, я подумал о вас, Реймон. Просто-напросто оставлю склад вам. Детали обсудим завтра, на свежую голову.
Папа взял меня за руку, и мы вышли на улицу, а месье Кастерад всё сидел за столом и механически повторял, словно никак не мог поверить:
– В Америку… В Америку… Да что они о себе воображают!
– Я затем и позвал тебя сегодня в ресторан, – сказал мне папа, – чтобы поговорить о нашем отъезде. Да, Катрин, детка, мы едем в Америку! В Америку, к маме.
Папа позвал официанта и заказал мне на десерт пеш-мельба [8] . Потом закурил и сказал:
– Видишь ли, Катрин, когда мама три года назад уехала в Америку, мне стало очень грустно, но она хотела жить там, у себя на родине. Я пообещал, что мы приедем к ней, как только сможем, как только я улажу свои дела здесь, во Франции. И вот пришло время. Теперь мы будем жить все вместе в Америке. Мама так и хотела, ещё когда мы познакомились, задолго до твоего рождения, она тогда танцевала в труппе мисс Мейкерс. Она говорила мне: «Альбер – тогда меня звали Альбером, – мы поженимся, у нас родится дочка, и мы будем жить в Америке».
8
Пеш-мельба – десерт из персиков с мороженым.