Кавалер Красного замка

— Ах, друг мой, если бы ты знал так же близко Богиню Разума, как я, ты бы стал одним из самых жарких ее поклонников. Послушай, я хочу познакомить тебя с ней, я тебя представлю ей.

— Избавь меня от всех твоих шалостей. Мне грустно, ты это знаешь.

— Тем более, черт возьми! Она развеселит тебя. Э, да ты ее знаешь — целомудренную богиню, которую парижане хотят увенчать лаврами и возить в колеснице, обклеенной золотой бумагой… Это… угадай…

— Как мне угадать?

— Артемиза.

— Артемиза! — повторил Морис, роясь в памяти и не находя никого, кто бы назывался этим именем.

— Ну да! Высокая брюнетка, с которой я познакомился в прошлом году… на балу в Опере: еще, помнишь, ты ужинал с нами и подпоил ее.

— Ах, точно, — отвечал Морис, — теперь помню! Так это она? Ты уверен?

— Перевес на ее стороне. Я представил ее конкурсу, все фермопильцы обещали мне свои голоса. Через три дня окончательный выбор. Сегодня приготовительный обед, сегодня мы разливаем шампанское; быть может, послезавтра мы будем разливать кровь! Но пусть разливают себе что хотят, Артемиза будет богиней, или черт их всех возьми! Ну пойдем, мы заставим ее надеть тунику.

— Благодарю. Я всегда питал отвращение к подобным вещам.

— К одеванию богинь? Черт возьми, как ты спесив. Ну ладно! Я согласен, ежели это может развлечь тебя, надеть на нее тунику, а ты ее снимешь.

— Лорен! Я болен. И не только не расположен веселиться, но мне даже больно видеть, как другие веселятся.

— Однако ты меня пугаешь, Морис; ты больше не дерешься, не смеешься. Уж не замышляешь ли чего?

— Я? Боже меня избавь!

— Ты хочешь сказать, избави меня, Богиня Разума.

— Оставь меня, Лорен, я не могу, я не хочу выходить из дома. Я в постели и намерен оставаться в ней.

Лорен почесал себе ухо.

— Я вижу, что это значит, — сказал он.

— Что же ты видишь?

— Я вижу, что ты дожидаешься Богини Разума.

— Черт возьми, — вскричал Морис, — как докучливы друзья, которые острят! Уйди, не то я закидаю проклятиями тебя и твою богиню.

— Закидай, закидай…

Морис приподнял руку, чтобы проклинать, как вдруг его прервал вошедший в эту минуту прислужник, который держал письмо к гражданину собрату.

— Гражданин Сцевола, — сказал Лорен, — ты вошел не вовремя. Господин твой только что хотел сделаться величественным.

Морис опустил руку, небрежно протянул ее к письму, но только коснулся его, как вздрогнул и, приблизив это письмо с жадностью к глазам, пожирал взглядом почерк и печать. Он вдруг так побледнел, как будто ему стало дурно.

— О го-го, — проговорил Лорен, — видно, и наш интерес пробуждается!

Морис уже ничего не слышал; он всей душой погрузился в четыре строчки Женевьевы. Прочитав их, он перечитал то же самое два, три, четыре раза; потом вытер лоб и опустил руки, глядя на Лорена, как обезумевший.

— Черт возьми, видно, это письмо заключает в себе любопытные известия!

Морис прочел письмо в пятый раз, и снова румянец зардел на его щеках. Глаза его увлажнились, глубокий вздох облегчил грудь. Потом вдруг, забыв о своей болезни и слабости, он вскочил с постели.

— Одеваться, — закричал он изумленному прислужнику, — одеваться, любезный мой Сцевола! Ах, бедный мой Лорен, добрый мой Лорен, я его ждал каждый день, но, признаюсь, потерял надежду получить. Ну! Скорей одеваться!

Прислужник поспешил исполнить приказание своего господина и в одно мгновение побрил его и причесал.

— О, опять увидеть ее, увидеть! — вскрикивал молодой человек. — Поистине, Лорен, я еще не знал, что такое счастье!

— Бедный мой Морис! Мне кажется, что ты нуждаешься в том посещении, которое я тебе советовал.

— О, любезный друг, — вскричал Морис, — извини меня, но мне кажется, что я потерял разум!

— Так предлагаю тебе заменить его моим, — сказал Лорен, смеясь над этим ужасным каламбуром.

А всего удивительнее то, что и Морис смеялся.

Счастье сделало его снисходительным к остротам.

— На, — сказал он, отрезав ветку расцветшего померанца, — предложи от меня этот букет достойной вдове Мавзола.

— Это другое дело! — вскричал Лорен. — Вот это любезность! Я тебя прощаю. А теперь мне кажется, что ты решительно влюблен, и я всегда питал глубокое почтение к большим несчастьям.

— Ну да, я влюблен, — вскричал Морис, переполненный радостью, — я влюблен и теперь могу сознаться в том, потому что она меня любит! Если опять зовет к себе, стало быть любит, не так ли, Лорен?

— Бесспорно, — снисходительно отвечал поклонник Богини Разума, — но берегись, Морис, ты так это воспринимаешь, что меня страх берет.

Тут Лорен опять сказал стишок, смысл которого был следующий: «Люби, как я, Разум, и ты не сделаешь глупость».

— Браво, браво! — вскричал Морис и захлопал в ладоши.

И, разбежавшись, он мигом спустился по лестнице, добрался до набережной и направился к столь знакомой ему старой улице Сен-Жак.

— Мне кажется, он похвалил меня, Сцевола? — спросил Лорен.

— Да, гражданин, да и удивляться нечего; то, что вы сказали, в самом деле очень мило.

— Если так, то он болен серьезнее, чем я предполагал, — сказал Лорен.

И в свою очередь, он спустился с лестницы, но уже не с такой быстротой:

Артемиза была не Женевьева.

Как только Лорен очутился с расцветшей померанцевой веткой в руке на улице Сент-Онорэ, как толпа молодых граждан, которых он взял за привычку, в зависимости от настроения, потчевать толчками или носком под карманьолку, почтительно последовала за ним, принимая его, вероятно, за одного из тех добродетельнейших людей, которых Сент-Жюст предложил отличать белой одеждой и букетом расцветших померанцев.

Толпа все более и более увеличивалась, до того считалось редкостью даже в ту эпоху видеть добродетельного человека; верным счетом была тысяча молодых граждан, когда он преподносил букет Артемизе — знак уважения, которого добивались многие другие Разумы и который доставил им лишь головную боль.

В тот же самый вечер по всему Парижу распространилась знаменитая кантата:

Vive la deesse Raison! Flamme pure, douce lumiere. (Да здравствует Богиня Разума! Чистое пламя, тихий светоч.)