Кавалеристы

В Польше дошли до Ржанского плацдарма, где готовился прорыв в Восточную Пруссию уже с южного направления. 14 января 1945 г. начался прорыв, пехота прорвала три линии обороны. Мы вместе с танками готовились войти в прорыв, чтобы тылы громить. Пехота три линии обороны прорвала, а там оказалась еще и четвертая. Нам пришел приказ ее прорвать. Ночью пошли вслед за танками. Оборону прорвали, много фрицев порубили и вышли, как мы называли, «на простор», во вражеские тылы. 22 января приняли участие во взятии г. Алленштейн. Там как получилось? Немцы создали сильный укрепрайон. Все подходы с юга и с востока были заминированы. А северо-запад они не прикрыли. Так кавалерийские части обошли и ворвались в город без единого выстрела с северо-запада. А наша кавалерийская дивизия тем временем создавала видимость наступления перед позициями немцев. Потом, под утро, когда наши в город ворвались, немцы начали драпать, бросали позиции и уходили. Так мы, почти без боя, вошли в г. Алленштейн. У немцев в каждой квартире по полтора-два мешка сахара стояло. Я в кубанку сахара набрал, на коня навьючил. Дальше пошел в сарай, думал зерна достать. Возвращаюсь, и в это время впереди меня рвется снаряд. Правду сказать, я его почти не услышал. Меня сбивает с ног, я три шага сделал и упал – мне щиколотку повредило. Один казак подскочил и притащил к моим товарищам. Пять дней в госпиталь не хотел идти, на бричке меня возили, боль была страшная и все сильнее становилась. Тогда меня отправили в дивизионный госпиталь, уже оттуда я попал в Польшу, в г. Псашниш, госпиталь № 2727. Там я лежал до 16 марта. Выписывать меня не хотели, но я поднял скандал, и меня с группой человек в сорок направили во все тот же 206-й запасной полк. Как шли? Я на бричках в основном передвигался – там ведь частная собственность была, поляки по дорогам туда-сюда ездят. Я к ним подходил, поляки сразу: «Пшеско, пшеско!» – и довозили до деревни. На четвертый день смотрю – легкий броневик пролетает. На нем эмблема была – подкова, эмблема нашей 32-й кавалерийской дивизии. Я чуть с ума не сошел от радости, как второй подъехал, я прямо на дорогу вышел, броневик остановился. «Вы 32-я?» – спрашиваю. «Да». – «А я 121-й!» Они поняли сразу, я попросил их меня с собой забрать. Договорились, что они меня из церкви заберут ночью, в городе, где наша группа остановилась. Взяли меня с собой, так и доехал к своим. Как получилось? Я насморк подхватил, решил на ночь в копне согреться. Просыпаюсь – а никого уже нет, оказалось, что они остановились возле штаба 121-го кавалерийского полка в г. Штольтмюнде. Но мне ничего не сказали. Я думаю, куда же теперь идти? Тут смотрю – идет казак в новой форме: темный мундир, из немецкой ткани шили, кубанка. Подхожу к нему, узнал все и пошел в свой первый эскадрон. Они стояли в большом здании. Как меня товарищи-казаки встретили! Обнимались долго, ведь редко кто после ранения так, в свою часть, возвращался. Тут из-за угла вылетает Ахмедов, потащил меня на второй этаж. А там сидят тридцать немок и шьют как раз новую казачью форму. Они с меня мерку сняли, пока мы всю ночь пьянствовали, утром форма была уже готова. Старую хотел старшине отдать, но Ахмедов сказал ее в каморку выбросить.

– Тогда ввели традиционную казачью форму?

– Я не знаю, какая форма была в Гражданскую войну у казаков Примакова, мы же «примаковцами» считались, червонными казаками. У нас была кубанка, мундир, брюки. Форма коричневого цвета была.

Стояли мы в г. Штольтмюнде, пока 9 апреля не был взят Кенигсберг. Наша задача была не дать немцам высадить десант в тыл наших войск. У нас артиллерия была, не дали фрицам высадиться. И уже 15-го числа нас сменила пехота Прибалтийского фронта. Мы пошли на р. Одер, там шли страшные бои. Пока мы готовились к переправе, немцы забросили нам листовки: «Солдаты! Не ходите через Одер, потому что будете идти по своим трупам!» Многие у нас, в том числе и я, думали, что ждет нас впереди что-то очень страшное, ведь уже у Берлина, немцы его будут оборонять так, как мы Москву отбивали. Так вот, перед нами было два русла Одера, между ними – озера. Пехота оборону прорвала, саперы подготовили нам дорогу, и по ней мы с танкистами переходили. Дорогу подготовили в районе г. Штеттин. Это было что-то страшное! Мы действительно пошли по трупам, только по немецким, а не нашим трупам. Их артиллерия накрыла на первой линии, и как они отходили – человек 50–60, так кучей и лежали. Артиллерия сплошным потоком била, настигала немцев у переправ. Когда мы перешли за р. Одер, там уже пехота наша прошла, много было немецких сгоревших повозок, бронетранспортеров. Так мы вышли «на простор», весь день шли, только вечером встретились с немцами. Мы же были в казачьей форме, а у немцев власовцы, кубанские казаки, были точно так же одеты. Вот они, видно, и приняли нас за власовцев. На дороге в деревню какую-то нам встретилась механизированная немецкая часть. К нам подлетела легковая машина немецкая, тут звездочки наши разглядели, два немецких старших офицера из нее вылетели и начали пешком убегать. Мы ошарашенные стоим, немецкий шофер тем временем развернулся, подобрал своих офицеров и уезжает. Тут только Ахмедов проснулся: «Взвод, за мной!» И мы пошли, там я впервые на скаку выстрелил – по машине бил. Вылетаем за поворот, а там стоит чехословацкая машина и бронетранспортер, из машины немцы бегут. Саган, боец моего отделения, вперед вырвался, я ему кричу: «Саган! Бронетранспортер!» Он увидел, коня осадил, сделал «свечку», и давай драпать назад. Я смотрю, фриц выскочил из машины и полез на бронетранспортер. Ну, думаю, сейчас весь взвод положит, а у меня в карабине осталось три патрона. Я по нему выстрелил, вообще неплохо стрелял, но там поджилки затряслись, сдал я как-то. Он падает, я перезарядил, фриц снова встает. Я опять стреляю навскидку, надо прицелиться, а я растерялся. Мы такие бронетранспортеры называли «душегубка»: пулеметы на них стреляли разрывными пулями, если попадет даже в плечо, все разрывает. Снова он упал, снова поднимается. В третий раз выстрелил, немец опять падает. Нервы меня начали подводить, карабин упустил, перед землей едва поймал, левая нога из стремени выскочила, повод потерял. Паника! Развернулся, а взвод уже драпает, Саган впереди всех. А немец все-таки залез и стреляет. Я к коню пригнулся, думаю, вот-вот достанет спину. Пули трассирующие, одна между ушей коня прошла. Тут вспомнил, что конь у меня работает от коленок, так и пошел зигзагом, скрывался за деревьями, что по обочине росли. Вдруг вижу: какие-то придурки выкатили две 57-мм пушки на дорогу. Пулеметчик меня бросил, начал по ним стрелять. Я мимо пролетаю, у пушек щиты горят, пули же разрывные. Тут уже наша зенитка на четырех колесах, мы такие «тявкало» называли, открыла по немцам огонь. Оказывается, там за поворотом целая механизированная колонна немцев отступала. Смотрю, мне танк «ИС-2» идет навстречу, я мимо него пролетаю, залетел в сарай неподалеку. Нервы никак не могут успокоить, с коня спрыгнул и в сено. Конь рядом падает, думаю: «Ранили коня». Оказалось, он увидел, что я упал, и он вслед за мной лег. Конь ведь как человек, он все понимает. Потом уже мой взвод к сараю тому подтянулся.

Еще такой случай был. Подошли мы к какой-то деревне, впереди немцы бегут, как вдруг из деревни по нам танк стрелять начал. Я вижу, немец какой-то к деревне бежит, захотелось мне его с карабина снять. Я с лошади соскочил, на колено встал, я с колена стрелял хорошо, и раза три выстрелил, немец упал. Я прямо на трассе встал, она из булыжников была, как немец упал, сзади меня рвется снаряд, и в ногу камнем, видно, врубило. Я во весь рост подскочил, Ахмедов меня сбивает, я на дорогу падаю. Говорю Ахмедову: «Вот, гад, не повезло, опять ранило!» Кровь-то по ляжке течет. Он посмотрел, вроде нет ни дырки, ни пробоины на шинели. Откинул полу шинели, брюки тоже целые. А кровь бежит. Оказывается, это камень когда попал, от удара кожа разорвалась. Такое на войне тоже бывает. Ничего, похромал, затянулось все.

Пошли мы дальше по тылам. Были небольшие бои, в ходе которых 29 апреля погибает наш эскадронный баянист, от Сталинграда шел и погиб прямо перед концом войны. Как было? Мы шли рядом с лесом. Справа была деревня, из нее немцы из всех стволов открыли по нам огонь. Я же еще прихрамывал, нога не выздоровела, болела. Я за камнями спрятался, сверху шрапнель сыплется. Лежу и думаю: «Что я лег! Пока лежу, коня-то убьют». Я вскакиваю, коня под уздцы, и в лес. Только на поляну вышел, впереди рвется снаряд, конь делает «свечку», я кое-как прыгнул в седло и дальше в лес поскакал. Так вот, за этими камнями, где я прятался, лег наш баянист, коновод командира эскадрона. И на этих камнях он и погиб. Весь эскадрон по нему горевал. Его лошади всю грудину пулей разорвало. Хотели пристрелить, я не дал, сказал Ахмедову, что выхожу. Подлечил кобыленку эту, когда по воду ее водил, командир эскадрона мимо ехал, она учуяла коня нашего эскадронного и заржала, стала вырываться. Командир услышал ржание, увидел ее и заплакал. Мне благодарность вынес. Кобылу своему новому коноводу отдал.

Так прошел апрель, 2 мая мы подошли к г. Вюртембергу, хотели его брать нахрапом, без артподготовки, в конном строю. А город был окружен дамбой метра 2,5 высотой. Когда разливалась Эльба, дамба защищала город от наводнения. И только с западной стороны была прогалина, вроде как ворота. Наш полк должен был первым брать этот город. Мы только сунулись, а немцы, как оказалось, заняли оборону по этой дамбе. Дали они нам прикурить, мы быстро отступили в лес. Всю ночь сидели в седлах, меняли позицию, чтобы нас артиллерия не накрыла. Ночью же наша разведка пошла, ее немцы засекли и обстреляли, одного ранило. Потом немцы выслали машину за парламентерами, наши представители, два офицера, уехали в город, переговорили с комендантом. Потом приехали обратно наши офицеры уже с комендантом города, и все пошли к командиру 32-й дивизии Калюжному. Поговорил с комендантом наш комдив, вывел его на возвышенность, показал, сколько стоит вокруг города нашей артиллерии и «катюш». Калюжный немцу сказал: «Мы готовы стереть твой город с лица земли, но нам жалко немецкий народ. За что простые люди пострадают? Поэтому думай, комендант, как лучше. Решай, а то утром начнем артподготовку в 9.00». Договорились, что комендант к 9.00 выведет из города весь гарнизон к воротам в дамбе для сдачи в плен. Ночью к городу подошли янки, и комендант вместе со всеми нацистами, фашистами, всеми, кто нас боялся, сдался американцам. Потом этот комендант был заместителем натовского начальника. Мы в 9.00 немцев не дождались. Нашему первому эскадрону была дана команда идти в город. Входим в город – ни одного выстрела, тихо. Немного прошли, вышли к перекрестку. Смотрим: с одной стороны идут наши, гражданские, кого на работу угнали в Германию, с транспарантами: «Да здравствует Красная армия и товарищ Сталин!» и т. д. Когда написали?! Ночью, наверное. Коней целуют, нам ноги целуют, сапоги. Тянут с лошадей. С другой стороны выходит колонна наших военнопленных, тоже с транспарантами. Вот такая встреча произошла в Вюртемберге. За нами все части пошли. Мы вышли на западную часть Вюртемберга. Из нашего эскадрона в город пришло человек 85, так только в нашем первом эскадроне в Германии человек 125 погибли, нас пополняли постоянно. Вышли на Эльбу, там встретились с американцами и англичанами. Так 3 мая мы закончили свою войну.

– Как прошла встреча с западными союзниками?

– Отлично, особенно с американцами. Англичане были какие-то самолюбивые, а американцы ребята такие, обнимают, целуют. Виски, закуски было валом. Я же не курил, так мне полные карманы жевательной резинки и шоколадок натолкали.

– Как часто вы ходили в кавалерийские атаки? Какие эпизоды вам запомнились?

– В атаки ходили регулярно, они ведь внезапно получались. Какая тактика была? Вышли мы «на простор», идем походным маршем по тылам. Шли эскадронами. Вдруг немцы по нам огонь открывают, тогда наши командиры оставляют перед ними заслон, чаще всего один взвод, они ведут активный огневой бой, будто вся часть с немцами бьется. Тем временем конная разведка ищет пути обхода, потом мы в конном строю врубаемся немцам во фланг или с тыла заходим. А там уже как бог даст.

– Какова была экипировка кавалериста в противотанковом взводе?

– Ну, первым делом конь, шашка, пистолет, ПТР, кавалерийский карабин.

– Какой возраст был у кавалеристов в вашем эскадроне?

– Разный, но большинство были 1925, 1926 гг. рождения. Были 1924 года. Пожилых и «стариков», кто долго служил, было мало.

– Противотанковым ружьем пользовались?

– Конечно, в основном по пулеметам стрелял, один раз машину поджег. В обороне, в августовских лесах, ночью охотился за пулеметами. Немцы очень любили ночью стрелять, а пули трассирующие, сразу видно, где пулемет. Хоть на пулеметах пламегаситель был, но огонек все равно немного видно. Сижу час, может, больше, постепенно подвожу мушку, когда нормально поймаю в прорезь, выстрелю, – и больше пулемет не стреляет. В берлинской операции, как «на простор» вышли, я ПТР почти не пользовался. Там в основном в кавалерийские атаки, на рубку ходили.

– Сколько занимал времени уход за лошадью?

– Каждый день в 6.00 подъем и прямо на конюшню. Целый час драишь лошадь. Потом повел на водопой, дал овес или сена. К 9.00 идешь на завтрак. К нам на проверку в нашу дивизию Рокоссовский и Буденный приезжали. Буденного я не видел, а Рокоссовский мне за отличный вид лошади и экипировки благодарность через эскадронного передал. А в боевой обстановке, там вместе с конем спишь.

– Как обстояло дело с поставками фуража?

– Регулярно доставляли. Кроме того, специально в каждом взводе бричка была с овсом – это НЗ. У каждого кавалериста на седле две торбы с овсом, тоже НЗ. Только по команде можно было трогать. Но бывало, в наступлении особенно, жили на подножном корму.

– Трофейных лошадей доводилось использовать?

– У меня было две трофейные лошади. После госпиталя я своего Ваську потерял, дали трофейную. Сначала был Монгол, кавказская лошадка, но она пегая была, у меня ее забрали – по масти не подходила. У нас в эскадронах все лошади по масти были: вороные, гнедые, серые, белые. А на тачанках так, у нас в эскадроне четыре тачанки было, там на одной тачанке вороные, на другой пегие.

– Как, в части религия была распространена?

– Было, молились. У меня второй номер по ПТР креститься любил. Когда мы под сильный огонь попадали, всегда крестился. Он был из Западной Украины, без подготовки к нам в часть попал. Я ему как-то сказал: «Ну что ты молишься? Если судьба твоя живым остаться – останешься, а нет – погибнешь». Мать моя была лютеранкой, я как-то не молился, хотя верю, что у меня ангел-хранитель был, он меня и спас.

– Какое было отношение к пленным немцам?

– К немцам нормальное отношение, в штаб привели группу пленных, НКВД забирало. Мы пленных не трогали.

Климов А. (справа) и Гашута Николай (слева).

Польша, Тищево, июнь 1945 года

– Были ли на национальной почве разногласия?

– Ни в коем случае, там мы все были родные братья. Были у нас башкиры, казахи, удмурты, но никаких противоречий не было. По национальности никогда не называли. За это дело морду могли набить.