Кавказ

Ты мне упрекаешь, что я тебя не известил о переходе чрез Терек. Не только при самом начале предприятия, ниже теперь по прошествии пяти месяцев, ничего нельзя еще сказать хорошего. С начала прибытия моего на Сунжу потребовал я от чеченцев выдачи наших пленных и чтобы не принимали к себе дезертиров, требовал также аманатов. Наперед знал я, что не согласятся на выдачу пленных, особливо беглых, из коих есть переменившие веру и оженившиеся. Чеченцы все вооружились, заняли леса, дороги и главнейший пункт, знаменитый нашими потерями, называемый Хан-Кале. В помощь им пришли толпы довольно многочисленные лезгин, и тогда вместе один раз подходили к лагерю и один раз выступили против транспорта идущего с Терека. В обоих случаях имели они потерю малозначащую, ибо бегут самым подлейшим образом, и артиллерия редко имеет случай действовать порядочно.

Лезгины, пробывши с небольшим месяц, отправились обратно в дома свои, отзываясь, что не могут сносить жаркого летнего времени; но справедливая причина была та, что не нашли они добычи, в надежде на которую они из гор приходили. Чеченцы после того не смели появляться на сей стороне Сунжи и ограничили себя нападением на оплошные пикеты казаков или на посылаемых из лагеря людей. Один только раз дрались весьма смело в лесу, который нам рубить надобно было. Между тем некоторые из деревень, лежащих на левом берегу Сунжи, за вероломство и мошенничество наказаны, и в сих случаях удалось убить более несколько людей и жен, нежели в сражениях; ибо не столько всегда удобно бегство.

В продолжение сего времени построилась весьма порядочная крепостца против самого Хан-Кале, в 6 верстах от оного и поблизости лучших дорог, в Чечню идущих. Я назвал ее Грозною!Таким образом по течению Сунжи от Владикавказа в 30 верстах имеем мы редут в Назрани,где попечением благороднейшего старика Дельпоццо выселены из гор ингуши почти в тысяче семейств. Оттуда в 30-ти верстах близ селения чеченского Казах-Кечу в прошлом году построена крепостца Преградный Стан;от оной до Грознойоколо 45-ти верст незанятого пространства по причине недостатка средств; ибо столько мало у меня на линии войск и столько повсюду много беспокойств, что я, собрав вместе семь только баталионов, должен был в то число привесть из Грузии два баталиона, один из Дагестана, и выпросил из Крыма 8-й егерской полк, из коего находились два баталиона. Будущий год, если особенные не воспрепятствуют обстоятельства, на промежутке, о котором сказал я выше, учредится крепостца, и потом между всеми ними укрепленные коммуникационные посты, и Сунжа составит линию, которая прежде была по Тереку и заключала в себе большие для нас невыгоды. В будущем году сам я намерен заняться построением крепостцы в Андреевской деревне и со временем протянуть линию от Сунжи чрез Аксаевские владения, Андреевские и по реке Сулаку, дабы закрыть порочный левый фланг прежней линии и город Кизляр, единственный своею промышленностью и пользою казни приносимою. Не знаю, дадут ли мне на сие средства; ибо с войсками, которые я имею, нельзя на то приняться, Впрочем не моя вина, если на предложения мои не согласятся: моя обязанность представить правительству мое мнение; его дело поправить погрешности и, опровергая оное, сказать, почему не хорошо и что лучшего делать должно.

Теперь, объяснив тебе, что делалось на Сунже, скажу, что происходит в Дагестане. В начала лета шамхал тарковской, человек, верный государю, и уцмей каракайдакской, близким родством связанный с шамхалом и один из величайших мошенников и вероломнейших людей, прислали ко мне множество жалоб, что лезгины и известный сильный акушинский народ готовятся напасть на них за то, что чрез владения их дают они свободный проход нашим войскам и, давая пособие подводами, приучают русских к требованию некоторых повинностей. Как подданных России должен я был оградить от опасности и, хотя ни малейших не имел к тому средств, решил однако же собрать из Дагестана два баталиона пехоты с шестью орудиями артиллерии и отправил с ними г[енерал]-м[айора] Пестеля на реку Бугам за один марш вперед Дербента. Ему приказано было показывать готовность идти вперед, и распущен был слух о запасах провианта для войск, идущих с линии. Народ акушинский, сильный и гордый воспоминаниями славы своей, когда, предводимый отцом беглого Ших-Али хана покорял он Ширвань, оставил намерение напасть на шамхала, но собрался вместе и, желая отдалить г[енерал]-м[айора] Пестеля, обратился на него. Аварской хан, имеющий чин генерал-майора и 5 т[ысяч] руб[лей] сер[ебром] пенсиона, брат его родной, известный мошенник, и самый уцмей, просивший нашей защиты, тайно акушинцам содействуют. Владения уцмея явно обнаружились против нас и просили акушинцев прийти к ним на помощь. Башлыглавный город каракайдакский, первый приступил к тому; но г[енерал]-м[айор] Пестель предупредил соединение их и 1000 человеками пехоты испуганные Бантызанял без выстрела, взял аманатов от жителей и укрепился в замке, лежащем в городе. Теперь акушинцы вместе с соседними народами и с лезгинами, более нежели в 20 т[ысяч] человек, идут атаковать г[енерал]-м[айора] Пестеля, от которого имею я о сем известие, равно и с других сторон, с тою только разностию, что силы более гораздо увеличены.

Из всего того ожидаю я, что они придут к городу Башлы, постараются, сколько возможно, более выказать свои силы, постреляют издалека (ибо к пушкам не любят приближаться) и потом, по причине и погоды, и потому, что затруднительно продовольствие для многочисленной сволочи, разойдутся по домам. Будущею весною, если чуть возможно мне будет, я приду разведаться с мошенниками в собственные их жилища, и тут будет конец и уцмеевскому достоинству, а жители богатой земли сей и нам необходимо нужной отдохнут под милосердым правлением императора, от злодейской власти, их утесняющей.

Письмо сие пишу в несколько приемов, а потому скажу далее о Пестеле, если получу от него известие.

Октября 25-го, Сунжа.

От Пестеля не получаю ничего; но из Тарков есть известие, что жители города сего рассеялись, боясь собравшихся лезгин и что все владение шамхала взбунтовало и соединилось с оными, что сообщение с Пестелем прервано и мои к нему предписания не достигают. Мятежники присылали возбудить против нас жителей деревень, принадлежащих владельцами андреевским. Я, дабы удержать сих последних, решился идти к ним и завтра выступаю. Со мною идет пять весьма неполных баталионов пехоты, в числе коих новосформированный 8-й егерской полк, прибывший ко мне из Крыма и не видавший неприятеля. Идут 350 едва движущихся казаков, но идут 15 орудий артиллерии, составляющей главнейшую мою силу. Дальнейшее движение мое зависеть будет от известий, которые получу от Пестеля.

Октября 30-го. Пришел я в Андреевскую деревню, и отовсюду есть слухи, что Пестель был атакован, дрался два дня сряду и вышел из Башлы, что в ближайшие здесь деревни привезены убитые лезгины. Недоброжелательствующие нам весьма увеличивают нашу потерю.

Октября 31-го дня. Давши отдых войскам, нынешний день я иду в Тарки, дабы движением сим отвлечь собравшихся мятежников и не допустить идти на Кубу, как они намереваются и где нет у меня войск, которыми удержать было их можно.

18 ноября. Шатаясь долгое время, наконец в свободную минуту опишу я тебе все случившееся со мною. Не доходя трех часов пути до Тарки, остановился я у одного селения, откуда идет дорога, довольно свободная во владения всех возмутившихся против нас мошенников. Начались дожди проливные, и я принужден был, оставя все выгоды моего направления, идти в Тарки, дабы войска расположить на квартирах и снабдить себя провиантом, которого мало уже у меня оставалось. В Тарки прожил я девять дней; ибо казалось, что самое небо далее меня не допускало, проливая на нас дожди ужаснейшие. Наконец выступил в горы прямо к столице аварского хана, генерал-майора и подлейшего изменника. В трудном весьма дефиле встречен я им был с довольным числом мятежников. Было уже поздно, люди устали от перехода, и обоз мой весьма растянулся. День сей кончился несколькими выстрелами из пушек и слабым ружейным огнем. Неприятель остался на вершине горы в торжестве, что не дал нам дороги. Расположась лагерем, в десять часов вечера послал я один баталион Кабардинского полка в обход на гору, и он так удачно подкрался, что нашел неприятеля в совершенной неосторожности у огней в разных забавах. Залп из ружей и ура рассеяли мошенников, и с того времени вселился между ими трепет; ибо по справедливости нигде уже удобнее остановить нас было невозможно. Более суток употребил я, чтобы подняться с артиллериею на гору и селение Параул, столицу и место рождения хана аварского, нашел совершенно оставленную жителями. На другой день пошел я в селение Джунгутай, принадлежащее брату его, молодому человеку, владеющему большим округом и которое более всех способствовал к возмущению против нас Дагестана. Здесь нашел я мятежников в большом собрании, в крепкой позиции, защищенной окопами. После некоторой перестрелки окопы взяты были штыками; но неприятель не мог иметь большого урона: ибо и артиллерия наша мало действовала, и во время сражения столько густой распространился туман, что неприятель мог спастись бегством, почти не преследуем по причине темноты. Селение Джунгутай и в 3-х верстах от него другое того же имени, оба прекраснейшие и лучшие нежели многие из уездных наших городов, приказал я разорить совершенно. После сего все возмутившиеся владения шамхала, все брата аварского хана и некоторые из селений ему самому принадлежащих покорились и прислали старшин просить помилования. Шамхал во все время остался верным и был с войсками нашими при Пестеле, в вознаграждение его из владений аварского хана, брата его и еще одного мошенника, дал я ему в управление четыре больших городка с селениями, составляющими более четырех тысяч семейств. Сверх того из остальных составляю особенный небольшой уезд, никому не принадлежащий кроме императора, намереваясь в последствии иметь тут военную дорогу с линии в Дербент и кратчайшую, и несравненно удобнейшую. Таким образом кончив дела здешней страны, возвращаюсь я на линию, дабы успокоить войска, которые уже семь месяцев на бивуаках, и здесь по близости к горам уже зима порядочная. В бытность мою в Тарки получил я от Пестеля рапорт, что лезгины в числе более 25 т[ысяч] человек атаковали его в Башлы и что 10 т[ысяч] сверх того, ожидая последствия дела, готовы были броситься на Кубинскую провинцию. Пестель занимал замок и часть домов, прилежащих к нему, которые приуготовил он к обороне; с ним было две тысячи пехоты и 6 орудий, конницы Аслан-хана кюринского и нашей Кубинской слишком 500 человек. Три дня лезгины дрались, и жители Башлы, изменив данной присяге, присоединились к ним и впустили их в дома свои. Тогда Пестель, не имея сообщения с Дербентом и опасаясь недостатка в провианте и снарядах и видя сверх того, что неприятель начал окружать замок окопами, выступил ночью из Башлы. На дороге два раза безуспешно нападал на него неприятель, но с большим прогнан уроном, и Пестель благополучно пришел на прежний при реке Бугаме лагерь, где атаковать его неприятель не решился. Потеря с нашей стороны по образу здешней войны необыкновенная, ибо с убитыми и ранеными простирается до 370 человек; неприятель, а паче изменники селения Башлы, потерпели ужасно. Теперь по предписанию моему Пестель выступил из Дербента для совершеннейшего разорения Башлы и прочих селений взбунтовавшего владения каракайдакского уцмея.

В будущем году поеду я наказать акушинской народ, сильнейший в Дагестане и наиболее нам враждебный, и после того вся сия страна будет совершенно спокойна и лучше многих других повиноваться. Здесь не так легко я кончу, как теперешний раз, но кончу непременно.

Вот, любезнейший брат, вернейшее тебе описание всего здесь происшедшего и даже частию моих вперед предприятий. Не думаю, чтобы мог ты упрекнуть, что не пишу к тебе обстоятельно и обо всем.

Надо сказать, что хотя он смотрел теперь на задачи, перед ним стоявшие, куда более трезво, чем в начале, его конечный вывод далек от провидения. Когда он пишет, что после подавления акушинцев “вся сия страна”, то есть Дагестан, “будет совершенно спокойна и лучше многих других повиноваться”, то это свидетельствует все же о далеко недостаточном понимании кавказской реальности. Пройдет несколько лет, и именно по Дагестану начнет распространяться мистическое исламское учение тариката, производным от которого станет мюридизм. Будучи возглавлен тремя имамами – третьим был Шамиль, – мюридизм объединит Восточный Кавказ и навяжет России почти тридцатилетнюю кровавую войну… Уже в конце своего проконсульства Ермолов попытался противопоставить проповеди тариката проповедь умеренного ислама и для этого привлек популярного в Дагестане кадия Саида Араканского.

Но это было позже. Пока что Алексей Петрович делал ставку на силу и устрашение.

5

В письме к Воронцову есть несколько принципиально важных пассажей.

Во-первых, впервые Алексей Петрович говорит об истреблении мирного населения в чеченских аулах. Формально лояльных русским, но способствующим своим единоплеменникам во время набегов: “Удалось убить более несколько людей и жен (!), нежели в сражениях, ибо не столько всегда удобно бегство”. За этой витиеватой фразой, сознательно туманной – Ермолов не знал, как отнесется его просвещенный друг к подобным методам, – стояла хорошо рассчитанная “гуманная” жестокость, урок которой юный артиллерист Ермолов получил от Суворова во время осады Варшавы.

Историк Кавказской войны В. А. Потто приводит принципиальное заявление Ермолова: “Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, дабы слово мое было для азиатов законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатов – знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены”.

И в письмах к Закревскому, и в письмах к Воронцову Алексей Петрович зондирует как общественное, так и начальственное мнение на предмет отношения к его методам замирения края.

Во-вторых, он в очередной раз ясно формулирует свой стратегический план – отсечь цепью укреплений территории немирных горцев от контролируемых территорий.

Еще 9 июля он писал тому же Воронцову: “Дагестан, который тебе знаком и где всегдашнее убежище изменникам и врагам нашим, где весьма покойно живут и беглый подлец царевич, и злобный Ших-Али-Хан и где теперь дышит все возмущением, я намерен связать с Кавказскою линиею посредством дороги через Дербент. Со временем линию укреплений по Сунже доведя почти до устья оной, то есть ниже места, где впадает Аргун, перейду я на правый берег оной, где для сообщения будет редут; в Аксае заложу крепостицу, в Андреевской деревне немного сильнейшую и левый фланг примкну к Сулаку у Костюковского селения. Закрою совершенно Кизляр, богатый город и родом своей промышленности единственный… Весь сей план довел я до сведения правительства, и он не кажется неосновательным.