Кайл Соллей

– Я слышал эту историю, – хрипло и неожиданно серьезно отозвался Снорре.

– Конечно, – согласился Базил.
– Её рассказывают на всех берегах. Не раз мореходы дрались, доказывая, что знают, где та бухта. Но никто не знает, ни в каком море, ни в какой стране это было. Даже имя Николь, у разных народов разное.

* * *

– Чем могу помочь благородному барону э-э-э…….

Я стоял и смотрел на немолодого полусклоненного иудея, который тянул звук, давая мне возможность назвать свой род или имя.

На дворе стоял теплый май, крестьяне вовсю занимались своими полевыми делами, новички-эспье продолжали тренироваться по шесть дней в неделю, на седьмой отдыхали, пели песни на Пятке, разводили костер, тайком пили кислое вино, дрались, мирились и гоготали над глупыми шутками друг друга.

Я прочитал единственные три книги в замке. Чтение далось мне быстро, хотя некоторые символы одной из книг не удалось понять. Ну, две-то оказались разновидностью священного писания. Третья о местных травах, лечении и колдовстве на их основе. Подозреваю, что травник был сплошь антинаучным и наполнен тёмными суевериями.

Других источников информации в землях Соллей - не было. Тогда я обратился к отцу.

– Книги? Неподходящее занятие для рыцаря. Половина благородных мужей едва могут написать своё имя. Но ты особенный. Прости, в нашей земле тебе книг не встретить. Может в замке графа и есть полдюжины, держат как диковинную ценность. Но отправить тебя туда я боюсь, Фарлонги не дремлют, да и Эльбер нам не родня. Попробуй в субботу съездить в Конкарно спросить на рынке, может кто и подскажет.

И я совершил свою вторую поездку в Конкарно.

На рынке сообразили очень быстро, отправив в лавку к иудею. Они так и говорили, презрительно вытягивая губы «иудей». Странная замена имени, ведь это всего лишь религиозная классификация. Говорили – все иудеи сплошь грамотеи и у них есть книги, а от книг только одни беды.

И вот я стою перед этим низеньким немолодым дядькой, толстоватым, лысоватым, суетным. С тоской и беспокойством в темно-карих глазах. Мой вечный спутник Снорре – обнаружил на улице отличную широкую скамейку в тени деревьев, посчитал, что в иудейской лавке мне ничего не угрожает и развалился там, как громадная нахальная собака.

– Меня зовут Кайл Соллей. Позволите мне сесть, благородный хозяин? И узнать ваше имя.

Иудей поклонился в пояс, не говоря не слова метнулся в глубину своей лавки, через секунду появился, ловко таща большое кресло, поставил его прямо в центре помещения наподобие трона, исчез за моей спиной, кряхтя запер входную дверь, уже через мгновение ухватил за рукав, притащил к креслу, стал передо мной как подданный, хотя таковым не был. При этом он обильно жестикулировал и закатывал глаза.

– О Пророк Моисей, какой человек посетил мою скромную хижину! Простите, простите, простите. Я Шлойме. Держу тут скромную лавку с ничем не примечательным старьём. Шлойме. Сын Абрама, внук Йосифа. Что угодно молодому благородному кавалеру?

– Уважаемый Шлойме, великодушно извините меня за то, что нарушил ваш покой. На рынке подсказали, что в вашей лавке могут быть книги.

– Ах, рынок. Какие замечательный щедрые добрые люди там торгуют. Помнят про старого Шлойме. Долги отдавать не помнят, а что у меня есть ха-ха две-три книги – помнят. Чудесные люди. Самые лучшие на свете соседи. Ни у кого на свете нет таких соседей как у меня. Всегда помогут, подскажут, если что-то возьмут без спроса, пообещают отдать. Такой хороший город, так нравится мне, все щедры.

Я терпеливо ждал. Лавочник был способен генерировать слова до самого утра. Но ни в коем случае не хотелось обидеть этого напуганного жизнью дядьку. Когда поток слов ослаб, он перешел к осторожным намекам, таким же, как и отец, о том, что это крайне необычно и чудесно, чтобы благородный носитель меча и гербового рыцарского щита интересовался текстом подлиннее вывески на борделе.

– Мессир Шлойме. Мне показалось, что вы слышали обо мне, хотя видите впервые. Что говорят про младшего из рода Соллей?

– Люди всякого болтают, – иудей как-то присел и стал коситься по сторонам.
– Но я ничего не слышал. Если что и говорят, Шлойме слышал только хорошее, только хорошее и чудеса. Шлойме все время в работе, все время прибирает в лавке и считает убытки по вечерам. Садимся с моей Геулой. Считаем убытки и плачем. Благодарим Бога за троих ребятишек и плачем о своей нищете.

– Шлойме! Простите что перебиваю. Что за мир такой – все меня боятся! М-м-м-м. Если вопрос о слухах вас травмирует, не будет это трогать. Не будем. Только успокойтесь. Слышали обо мне. Наверное, историю про болота? Все же книги. Вернемся к книгам. Я не пришел вас грабить или обижать. Прошу дать мне их почитать. Книги. Вот прямо сейчас. Пододвинем замечательное кресло ближе к окну. Откройте свою лавочку. И принесите, что у вас есть почитать. И воды, если можно.

Торговец захлопнул свой неумолкающий рот, постоял пару секунд, так же за рукав вытащил меня из кресла. Сам его подвинул к окну. Не дал сесть сразу. Сбегал за неким подобием одеяла. Постелил, посадил, крикнул старшую дочь, чтобы принесла воды. Куда-то убежал. За это время маленькая худенькая остроглазая девочка принесла мне воды с мёдом и каких-то пресных хлебцев, поклонилась и убежала, сгибаясь от кашля на бегу.

Потом Шлойме принес три книги разных размеров. Я взял первую же, открыл и поморщился. Стихи. Отпил сразу половину кружки воды. Ну что, стихи так стихи.

Картина была странной. Иудей отпер лавку. Несколько раз приходили люди и столбенели. Мало того, что на входе дремал большой недружелюбный норд с топором. В самой лавке, у окна, завернувшись в одеяло с какими-то национальными иудейскими узорами, сидел молодой барон и читал. Немыслимо. Если знать – я читал нескладные стихи, многие явно эротического содержания.

Мне было плевать на общественное мнение. Ощущение своей необычности в любом случае не покидало меня ни на секунду. Статус барона – помогал в этом. А все странности пусть списывают на свои собственные религиозные убеждения.

Читал быстро, одновременно осваиваясь в языке.

В Арморике и не только тут, в ходу так называемый «всеобщий». По-видимому, всеобщий это изменившийся язык древних, которые наследили и тут. Скорее всего, сотни диких племен, у каждого свой язык. Древние общались только на своём. Насаждали его среди дикарей. Плюс письменность – алфавит. Устные языки умирали вместе с носителями, а книги, свитки, грамоты, документы и даже скабрезные надписи на стенах – жили дальше. В итоге все говорили на различных модификациях одного языка, дико подмешивая свои словечки и акцент. Но понять при желании можно.