Каюсь. Том 2

–Ты страшный человек, Гладышев. Нет, ты даже не человек! – воскликнула я. Гладышев перевел на меня изумленный взгляд.

–Киборг какой-то, – продолжила возмущаться, сверля тарелку с овсянкой таким взглядом, словно это какая-то жуткая отрава, чем, впрочем, каша и являлась для меня.

–Нет, Чайка, это не киборг называется, а дисциплина и консерватизм, – смеясь, парирует Олег и блаженно закатывает глаза, отправив ложку «отравы» в рот.

–Да хоть как пусть это называется, а я тебя все равно боюсь. Не в своем уме надо быть, чтобы отказаться от всего вот этого в пользу каши! – жестикулируя, ужасалась я.

–Ну, я давно уже Чайка, не в своем уме, -ухмыльнулся он и строго добавил, – А все ты виновата!

–Конечно, кто же еще?!– закатила я глаза. – У вас – мужиков у всего один корень зла.

–Женщина, синоним твой – проблема! – парирует Гладышев со смешком, я хотела было возразить, но тут раздался телефонный звонок, и нам пришлось прервать шутливую перебранку.

Пока Олег разговаривал о чем-то, отойдя в другой конец палубы, я утолила свой дикий голод и, поднявшись, отошла к бортику вдоль палубы. Облокотившись на перила, стала всматриваться в прозрачную воду. В голове же вновь заворочались ночные мысли. Я не знала, как начать неприятный, даже мерзкий разговор, но с другой стороны – Гладышев сам виноват, что теперь я не могу доверять ему, и мне нужны гарантии. Понимаю, что оправдания собственной мелочности выглядят глупо, но иначе у меня не получается. Вот только, как оказалось, переживала я напрасно. Гладышев словно знал, что у меня на сердце и предпринял меры. Уже в следующее мгновение мне становится ужасно стыдно за свои мысли, отдающие каким-то душком корысти.

–Ян, подойди, мне нужно с тобой поговорить, – отвлекает меня Олег от созерцания океана. Серьезный тон его голоса настораживает. Но я рада, что мне не придется искать удобный случай, чтобы поговорить о том, что тревожит. Поскольку сейчас самое время для этого.

–Вот, – пододвигает он ко мне лист бумаги, когда я подхожу к столу. Я осторожно беру листок и, ничего не понимая, смотрю на какие-то реквизиты. Олег же принимается за кофе, отодвинув от себя тарелку с «отравой».

–Что это?– смотрю на него, приподняв бровь.

–Реквизиты банка и номер счета, открытого на твое имя, – спокойно отвечает он, а следующей новостью просто отправляет в нокаут.– На нем полная сумма за пять лет твоего обучения, с учетом всех надбавок, распоряжайся, как твоей душе угодно. Это исключительно твое, не зависимо от того, как все сложится.

Сказав это, он продолжил невозмутимо попивать кофе, а я так и осталась стоять, оглушенная, растерянная.

–Зачем?– тихо произнесла, опускаясь на стул, словно сомнамбула.

–Думаю, ты сама знаешь, зачем,– ответил он и посмотрел на меня так пристально, с таким чувством, что у меня все внутри задрожало, перевернулось. Да, я знала, чувствовала, но хотела услышать от него.

–Откуда мне знать? Да и выводы, которые я обычно делаю, ошибочны, – пожала я плечами, стараясь выглядеть, как можно невозмутимей.

– А ты безжалостна, Чайка, – покачал Олег головой. – Хочешь все же на коленях и в соплях.

–На коленях не хочу, но ни единого шага тебе не облегчу, Гладышев, ни единого! – парирую в той же невозмутимой манере, хотя у самой внутри буря. Но я даже нахожу силы, язвить. – Или слабо на трезвую голову какой-то девке в чувствах признаваться?

– «Какой-то девке» я бы и на пьяную не стал,– едва сдерживая улыбку, посмотрел он на меня с ласковой снисходительностью, как на милого, глупого ребенка. Мне стало неловко за свои дурацкие наезды. Как-то мелочно это, по-детски. А Гладышев меж тем продолжил, – Я не люблю трепаться, Ян, предпочитаю действовать. Но если тебе нужно объяснять очевидные вещи, то…, – вздохнув, сделал он паузу. – Мне не хочется, чтобы твоя учеба была краеугольным камнем в наших отношениях, потому что она им не является. И ты не хуже меня это знаешь. А загонять нас в рамки рынка я лично смысла не вижу, поскольку мы давно за них вышли.

–Ты раньше вообще не видел смысла в наших отношениях. Думаешь, мне легко перестроится?– подняла во мне голову обида, стоило услышать это проклятое «смысла не вижу».

– Не думаю, но я и не требую. А не видел, как раз потому, что продолжать все, как раньше было невозможно, переходить же на новый уровень…– он замолчал, явно подбирая слова, а внутри меня вновь разгоралось пламя боли. Я сверлила его напряженным взглядом, надеясь, тем не менее, что он скажет что-то такое, что погасит эту боль. И он погасил, честно признавшись, – Слишком много сложностей, казавшихся мне непреодолимыми. Я не знал, как впущу тебя в свою жизнь. Как познакомлю со своей дочерью, как объясню ей все, как посмотрю в глаза, потому что она бы не поняла и осудила. Впрочем, осудит всякий и каждый. Но мне важно мнение лишь моего ребенка. У нас с ней и без того проблемы, мне не хотелось увеличивать пропасть между нами. Ты же слишком молода, импульсивна, чтобы сглаживать шероховатости, которые возникли бы в любом случае. Ты вообще слишком молода, чтобы разгребать те проблемы, которые возникали бы каждый раз. Тебе бы хотелось жить соответственно возрасту, как и мне, а у нас слишком большой разбег. В конечном счете, нам обоим бы надоело. А раз исход был предрешен, я подумал, чего ради лезть в пекло: травить душу себе, портить отношения с дочерью и растрачивать твои лучшие годы?

– поделился он своими размышлениями, разумность которых я не могла оспорить, но все равно от негодования едва сдерживалась, чтобы не дать Олеженьке по башке.

Посмотрите на него, умник хренов! Все-то он знает, все –то он предвидел и за всех решил! А мне может, нафиг эти лучшие годы без него не нужны, как и жизнь соответственно возрасту. Я все, чего хотела – это с ним в горе и радости быть. Разве для любви существует возраст, нация, пол? Разве для нее есть что-то невозможное? Мне кажется, все можно преодолеть, главное – верить и стремиться.

Но интересно послушать Олег Саныча, с какого перепугу он дал заднюю.

–А что же сейчас? – насмешливо приподнимаю бровь, хотя все мышцы сводит от сдерживаемых истинных эмоций.– С чего ты решил, что вдруг появился смысл?

–А сейчас, Яночка…Ни хрена сейчас! Тошно без тебя – вот и все. Думаешь, это только я тебе жизнь испортил? Ты мне тоже, потому что после тебя она стала такой пресной, как …,– прервался он, подбирая, наверное, сравнение поточнее.

–Как твоя овсяная каша? – подсказала я, повеселив Гладышева.

–Ну, пусть будет «овсяная каша», – кивнул он и продолжил,– С тобой же жизнь вкусная, хоть и вредная.

–С чего это она вредная?– возмутилась я.

–С того, что «Все, что полезно априори невкусно!», – цитирует он, самодовольно ухмыльнувшись от того, что уел меня моими же собственными словами. Я насупилась для вида, но через пару секунд расплылась в улыбке, качая головой. Удивительно, что серьезный разговор перетек вдруг в шутку. Но, несмотря на недосказанность, на душе стало легко. По- настоящему легко, тепло и просто. Больше ничего не давило, больше не хотелось копаться в прошлом и раскладывать его по полкам. Не хотелось спрашивать с Гладышева за каждое его действие.

Я поняла все его опасения, тем более, что они не были беспочвенными. Да, меня бесит то, что он все решает в одиночку, то, что он перестраховывается и видит все в дурном свете, но я полюбила этого человека именно таким, какой он есть. И его уже не переделаешь, но вот чего мне действительно хочется, так это доказать ему, что он ошибался, дабы в следующий раз подумал, прежде, чем напялит на себя корону и начнет вершить наши судьбы.

Но вслух же ничего из этого не сказала и вообще виду не подала, что творится у меня в душе.

–Ну, тогда, приятного аппетита, Олег Александрович. Смотрите только, не подавитесь! Выплюнуть не получится, только задохнуться, – предупредила я, дабы Гладышев не расслаблялся.

–Твои метафоры, Чайка, достойны восхищения, – заметил он, поднимаясь из-за стола.

–Только метафоры?– сама не поняла как, вырвалось у меня кокетливо.

Олег улыбнулся краешком губ и медленно прошелся наглым взглядом по моему телу.

–Оценил?– усмехнулась я, когда он закончил осмотр.

–Еще давно. Сейчас любуюсь и… радуюсь,– сообщил он с веселой усмешкой, приблизившись ко мне почти вплотную.

–Чему?– выдохнула я дрожащим от его близости голосом.

–Тому, что это все мое,– наклонившись, шепнул он мне на ухо, а у меня, казалось, в каждой клетке закоротило. Пламя вспыхнуло в груди и разлилось жаром по венам. Я закрыла глаза, одурманенная его словами и запахом тела. Дышала им, вспоминая каждое прикосновение. Впрочем, никогда и не забывала. Отпечатки его пальцев до сих пор на моей коже. Их не смыли потоки слез, ни разъели пуды горчащей соли. Они в самом сердце, в мозгу занозой сидели, превращая меня в шизофреника, когда достаточно было малейшей ассоциации, чтобы вокруг нее пазлами достроить остальную картинку. Как сейчас: всего лишь запах его тела, а я уже чувствую кончиком языка вкус его кожи, сладость его поцелуев, его жаркий шепот, растворяющийся у меня во рту. Каждое слово я бы слизывала с его языка, пила бы жадными глотками, вместе с его сбившимся дыханием и сдерживаемыми стонами. От этих фантазий начинаю дрожать, едва сдерживая себя, чтобы не сорваться, не дать волю горящим рукам, ибо ладони горели нестерпимым огнем желания прикоснуться. Все тело заныло от отчаянной тяги. Меня наизнанку выворачивало от дикой потребности в нем. Ломало, как свихнувшуюся, опустившуюся наркоманку, перед которой помаячили дозой.