Казачий Дон: Пять веков воинской славы
Шрифт:
В течение двух недель или месяца юноши упражнялись в верховой езде, стрельбе на скаку, джигитовке, бое плетьми, переплывали в полном вооружении реку. Лучшие получали поощрительные призы от атамана – оружие, уздечку и др. За это время молодежь проходила испытание и в итоге переходила в другую возрастную и социальную группу. Поэтому подобные смотры могут быть приравнены к древним инициациям (ритуалам посвящения) в новых организационных условиях.
С течением времени возраст 14–15 лет сохранил свое значение перехода в следующую страту – юношескую. В то же время принятие в военную общину, приобщение к воинству передвигались на более позднее время, вместе с изменением возраста призыва на службу. В группу «малолетков» – совершеннолетних, привлекавшихся к внутренней
По указу от 31 декабря 1765 г. от казаков требовалось, чтобы «на всякий случай потребное по их обряду ружье, лошадей и прочее исправно имели». В.Д Сухоруков показал, что воинские навыки юноши старше 15 лет получали благодаря играм и тренировкам в предместьях населенных пунктов. Юноши проводили время, упражняясь в стрельбе из лука или ружья, джигитовке, участвовали в охоте. Войсковой атаман проводил военные игры и смотр, на котором оценивались быстрота лошадей в скачке, навыки стрельбы, обмундирование и вооружение.
Воинская обрядность имела несколько типичных форм, среди которых важнейшими были проводы и встреча казака со службы. Но еще раньше сложился ритуал проводов и встреч казачьих станиц, отправлявшихся за жалованьем в Москву. Возник он независимо от проводов рекрут и имел свою специфику. Но по мере вовлечения казаков в службу Российскому государству постепенно с ним сблизился.
В XVII – начале XVIII в. он имел военно-общинный характер. Народ вместе с походным войском двигался к часовне (позже церкви), где присутствовали на обедне и молебне Николаю «о покровительстве подвизающихся на брань», и, выйдя на площадь, пили прощальный ковш, затем провожали войско до судов, «запивали взаимное прощание», оставаясь на берегу, пока флотилия не скрывалась.
Возвращение отмечалось теми же действиями в обратном порядке: стрельбой на рубеже, встречей приплывших на пристани всем народом; движением к часовне (церкви), службой благодарственного молебна. Походный атаман сдавал полномочия, казну, и затем жители станицы расходились по домам.
В период государевой службы рассмотренный ритуал сменился проводами казаков на службу и встречей при возвращении. Отдельные эпизоды этих обрядов и целостное описание ритуала находим в очерках Г. Шкрылева и М.Н. Харузина.
Казак готовил походный вьюк, снаряжение коня, оружие, форменную одежду, новое нижнее белье, огниво. Принято было иметь при себе образок и ладанку с горстью родной земли. Землю брали с могилы родных, возле церкви или в саду (иконка и ладанка подвешивались к нательному кресту). Оберегом служил и текст написанной от руки молитвы (обычно 90-го псалма «Живый помощи Вышняго», называемого в народе «подорожним»).
Все это должно было оградить воина от ранений и других бед. В случае нечаянной смерти этот комплекс предметов замещал обряд погребения, происходящий символически в один момент.
«Выход» казака на службу включал прощание с родом. Со всех хуторов съезжались родственники, чтобы проводить его в другую, полную опасностей и лишений жизнь. Часть обрядов происходила в доме, в семье. Новобранца сажали под иконы; гости пели военные песни, произносили напутствия. В кругу близких отец благословлял иконой становившегося на колени сына: «Не посрами казачьей чести», или: «Не посрами Тихого Дона и звания казачьего».
Казак целовал иконы, прощался с отцом, матерью и женой, крестясь и пятясь, выходил из дома. Во дворе жена или отец подводили оседланного коня, кто-либо из родственников подавал оружие. Обязательными были действия при выезде из ворот – стрельба в землю у воротного столба, перескакивание через какой-либо предмет. Большое значение придавалось в этот момент поведению коня, как бы предвещавшему судьбу служивого. За пределами двора новобранцы соединялись в церкви, где служили молебен, после чего начиналось движение к условному рубежу селения. Мужчины и почтенные старики, выстроившись в ряд человек по восемь, шли по станице и пели провожальные песни. За ними
вели коней, шли родные и знакомые. На краю селения стояли столы с угощением для станичников, а уходящие из дома казаки демонстрировали свою удаль (джигитовали), состязались в умении владеть оружием, управлять конем, демонстрировали снаряжение.В станицах и хуторах, расположенных по течению Дона, прощались и с самим «кормильцем Доном Ивановичем». Завершался этот этап построением, выстрелом в воздух и стремительной скачкой в поле. Иногда прощание с «обществом» сокращалось до молебна и сопровождения отъезжающих к краю станицы, и тогда основной смысл ритуала сводился к прощанию с домом.
Возвращение и встреча с родным краем начиналась с одаривания Дона предметами личной экипировки. В Дон бросали фуражки, рубахи, шаровары. Приближаясь к дому, казаки через определенные промежутки времени производили выстрелы в воздух, здоровались с Доном и Донцом, станичниками, родными. Войдя в дом, казак целовал иконы, затем обнимал отца, мать, жену и детей. По случаю возвращения казаков служили молебен и устраивали станичное угощение. Наступало время исполнения обетов, данных при уходе. Церкви дарили иконы, оклады, колокола.
Нетрудно заметить, что описанные ритуалы вбирают в себя элементы некогда существовавших самостоятельно обрядов (например, в XVIII в. особо отмечался переход казака в другую возрастную группу).
Общинный характер имело у казаков и поминовение предков. О пении стариками «на голубцах богатырских песен» во время обряда поминовения упоминает В.Д. Сухоруков. Приведенные им поэтические тексты четырех песен, по-видимому, являются вставками из современного ему репертуара (начала XIX века): «На заре то было на зорюшке» (пуля убила доброго молодца); «Не травушка, не ковылушка»; «Ты кормилец наш, Дон Иванович»; «Не великий там огонюшек горит / То-то во поле кипарисный гроб стоит» (конь у гроба хозяина). Е.Н. Кательников приводит также обычный припев богатырских песен: «Да вздунай-най дунана вздунай дунай». Эти песни фиксировались и в наши дни, а упомянутый припев характерен для терских и некрасовских былинных песен.
А.И. Ригельман оставил свидетельское описание наблюдавшихся им воинских поминальных обрядов на Монастырском урочище, совпадающее в деталях с более поздними публикациями в донской периодике (станицы Митякинская, Раздорская) и нашими полевыми записями (станица Усть-Быстрянская): «…Всякий год на оном кладбище в субботу сырной недели поминовение по убитым делают, куда почти все, исключая самых старых и малых, выезжают и по отслужении над оными усопшими панихиды ездят и поют, поют (выделено мною. – Т.Р .) и потом бегают и скачут на конях и делают из того для экзерции своей настоящее рыстание, в который случай и не без убийства нечаянного от скачек тех бывает».
Поминальные дни, установленные церковью (в том числе Вселенские родительские субботы – мясопустная, Троицкая) отмечались не только посещением кладбищ, но и раздачей милостыни, приготовлением поминальной пищи (пышки с медом, пирожки). Вспоминая умершего родственника, женщины должны «причитать». Импровизируемые тексты, в которых использовались традиционные поэтические образы (разрушенное или оставленное гнездо, повалившаяся стена, одинокая былинка в поле и др.), облекались в форму жалобных речитаций (приговариваний). Причитания были обязательными и для погребения. Ими умершего провожали в последний путь.
В погребальных обрядах особая роль отводилась коню, сопровождавшему хозяина. Отголоском существовавшего в древности обычая погребения всадника с конем можно считать опускание в могилу подковы. Как и в современных воинских ритуалах погребения над могилой звучали залпы ружейных выстрелов.
Жизнь воина-казака сопровождалась многими действиями, установленными традицией. В XIX в. продолжают существовать и видоизменяться казачьи обычаи, связанные с воинской службой. Происходит своеобразное перераспределение ролей в отношениях общины и семьи, приводящее к возрастанию роли последней.