Казаки в Абиссинии

Через узкую дверь мы вошли на небольшой квадратный двор. Два фаса его образованы двух — этажными коричневыми домами и два фаса — высокими каменными стенами. Прямо против двери крыльцо, обвитое виноградом, зеленые гроздья которого свешиваются сквозь деревянную решетку. Под крыльцом узкая дверь, ведущая в небольшую комнату, и в ней стол, накрытый по-европейски белой, с розовой каймой скатертью, фаянсовыми тарелками, стеклянными гранеными стаканами, ножами и вилками. Буковые соломенные стулья окружали этот стол. В глубине комнаты было широкое ложе, покрытое циновками и коврами. Стены комнаты, беленые когда-то, были украшены лишь пылью да гвоздями. В стенах были сделаны выемки в форме равностороннего треугольника для свечей. Единственным украшением было зеркало в широком золотом багете, стоявшее в небольшой выемке стены.

Геразмач от имени Маконена просил нас сесть и откушать хлеба-соли. Шесть бутылок пива и большие белые хлебы были серьезной приманкой для нас, не евших ничего с четырех часов утра. Мы уселись за стол. Абиссинец Марк, бывший переводчик г. Леонтьева, прекрасно говорящий по-русски, а лицом удивительно напоминающий Н. Н. Фигнера в роли Отелло, отец Уонди, еще два, три знатных абиссинца ходили кругом и угощали нас. Черные слуги принесли громадные черные (около полу-аршина в диаметре) круги инжиры из лучшей пшеницы, налили нам стаканы «тэча» и пива.

Обед, приготовленный армянкой-кухаркой, состоял из капусты с жареной бараниной, бульона, жареного с чесноком бараньего седла и чудных бананов. Двое слуг едва могли нести громадную банановую гроздь сплошь усеянную крупными желтыми плодами. Таких больших, сочных и ароматных бананов я не видел ни в Александрии, ни в Порт-Саиде. Чай в маленьких чашечках с золоченой надписью «think of me» заключил сытный обед, сильно приправленный перцем. Геразмач Банти с нами не обедал, он постился по случаю сочельника Рождества Христова.

С таким же большим отрядом пехоты впереди, сопровождаемые Банти, мы вышли из дома и тесной улицей прошли к городским воротам, вышли на Аддис-Абебскую дорогу, близ которой у самых стен города было отведено место для нашего лагеря.

Палатки начали разбивать около четырех часов дня. Геразмач оставался до тех пор, пока палатка начальника миссии не установилась на песке.

Около шести часов вечера целая процессия солдат и женщин принесла нам от имени Маконена «дурго». Шесть жирных баранов, шесть больших гомб наилучшего тэча, три корзиночки особого перечного варенья, три громадных корзины инжиры, корзина бананов, два пучка сахарного тростника и четыре бутылки самосского вина, предназначались нам по законам абиссинского гостеприимства в подарок. Для наших мулов принесли десять мешков ячменю и несколько вязанок сена.

Эта процессия черных женщин с низкими круглыми корзинами, укутанными белыми с красным плащами на головах, это стадо барашков впереди, пучки тростника, так напоминали картины библейской жизни, что забывалось, где находишься, в каком веке живешь.

Солдаты Банти тесным кольцом окружили место нашего бивака. Они остались здесь до семерок, а в сумерки в мое распоряжение прислали офицера и 14 солдат для охраны бивака.

Рождественская ночь застала нас за разбивкой лагеря. Кухня опоздала и три яйца на человека и чай с кисловатым харарским хлебом составили наш ужин.

Но когда мы вышли из-за стола, чудный вид, представившийся перед нами, заставил нас забыть все тревоги далекого похода. Высоко на темно-синем небосклоне почти без звезд сияла светлым диском полная луна. Не луна севера, кроткая и спокойная, напоминающая скромную красавицу, не та луна, что робко кидает белые лучи свои на березы и ивы далекой родины, нет, гордая красавица, уверенная в своих силах, затмившая все звезды ярким блеском своим, сверкала высоко на небосклоне; яркий обруч лежал вокруг нее, а лучи лились и лились; они серебрили палатки, обливали молочным светом зубцы городской цитадели, сверкали на полотне нашего посольского флага, что висел на одной веревке с абиссинским, дрожали эти блики на застывших, опущенных вниз листах кофейных дерев. И озаренная бледным светом луны, далеко на горизонте синела столовая гора Джерсо, два конуса других гор и длинная лиловая полоса хребта Эго. Лощина пропадала в серебристом тумане. Из тумана вырастал холм и словно игрушки торчали на холме темные хижины галласской деревни. А дальше выплывали по скату горы правильные квадраты, засаженные высокими кофейными деревами. Сады таинственной Савской царицы, культура этих полей с правильными четыреугольниками кофейных плантаций и рядом дикие горы, ярким контрастом темневшие вдали.

Из этой же синей пропасти, будто заложенной дымчатой ватой, воздымались зубчатые стены громадного города. Кубические домики лепились один к другому, образовывали кварталы, равно освещенные белым светом луны. На горе сверкал белый дворец раса Маконена и горел яркий жестяной купол харарского собора. А за городом опять таинственные синие горы, манящие на себя, за себя, как манит волшебная сказка Востока, как манит все, прикрытое дымкой неизвестности.

Наш лагерь имел волшебный вид. Зубчатая стена с двумя круглыми башнями у ворот, и над стеной белые палатки, ровные, словно бутафорские вещи, сделанные из картона. Под обрывом горят костры нашей кухни, люди в белых шамах ходят между, стадо баранов толпится у куста; в живописно наваленных камнях неподвижный стоит часовой. Тишина. Ни ветерка, ни звука. Стоишь на вершине холма у коновязи и забываешь, что это сама природа; кажется, вот-вот, откуда-нибудь из — под земли раздадутся звуки незримого оркестра и пестрый кордебалет вылетит дополнить восточным танцем красивую картину Рождественской ночи.

Но вместо мощных и стройных аккордов обширного оркестра слышны дикие возгласы абиссинского хора, видна толпа черных, которые, сбившись в тесный круг, прикрывшись распростертой над кругом белой шамой, поют и пляшут, хлопая в ладоши. Дикий танец! Танец волшебной сказки, танец демонов, спустившихся в лощину из страшных горных ущелий. To разыгрывалась на наших глазах рождественская абиссинская фантазия.

Но смолк однообразный мотив абиссинского пения, разошлись черные люди, а с высокого холма от палатки конвоя раздалось мерное торжественное пение «Рождество Твое, Христе Боже наш», и «Дева днесь» и в этот день, вблизи того места, где свершилось чудо, даровавшее спасение человечеству, в мягком воздухе харарской ночи, далеко от тех мест, где миллионами огней светятся храмы, где толпятся праздничные молельщики, среди гор, кофейных дерев, у стен африканского Парижа это пение звучало особенно торжественно и красиво…

И будто в ответ на пение ударил за городской стеной барабан, раздались крики по всем концам города, завыли и залаяли собаки, зазвенели бряцала, сонный город ожил — абиссинское богослужение началось…

И вместе с шумом ожившего таинственного города, слабый ветерок донес до нас аромат востока, смесь ладана с дымом.

И всю ночь кричали и пели черные христиане, всю ночь бил барабан и выли собаки.

XV Xapap

Географическое положение города. — Флора и фауна. — Общий вид улиц. — Дома. — История города. — Торговля Харара. — Львиные ворота. — Молодой лев. — Хриетианский храм. — В гостях у знатного араба. — Дворец раса Маконена. — Тюрьма. — Рынок. — Католическая миссия. — Рас Маконен.

Харар лежит под 9®3 северной широты и под 42®4 восточной долготы от Гринвича, на высот 1840 метров над уровнем моря на невысоком холме. Климат Харара — вечная весна. Равно во все месяцы зацветают поля и сады, темные полированные листья кофейных дерев во все времена года висят по отвесу, мешаясь с громадными бледно-зелеными листами бананов. Во все времена года на полях и в садах цветы. Настоящая весна отличается только обилием этих цветов. В мае месяце сады, леса и рощи наполняются благоуханием лимонов, апельсинов и трав, покрывающих крутые склоны неприступного хребта Эго. Богатейшая растительность окружает зеленым кольцом Харар. Поля машиллы, пшеницы и дурры находятся всюду, куда удалось провести воду, и где каменистый массив покрыт тонким слоем чернозема. Берега ручьев засажены тенистыми банановыми садами, где два раза в году золотятся спелые грозди роскошных плодов. Тучные горбатые быки, стада черноголовых белых баранов, табуны ослов лошадей, стада громадных галласских верблюдов бродят по зеленым выгонам, работают в городе и в деревнях. Дикие куры, утки, гуси и голуби, медососы с пестрыми перьями и полуаршинными хвостами, попугаи, голубые скворцы, туканы всевозможных пород перелетают с куста на куст, сверкая в воздухе яркими перьями, теряясь в густой листве смоковниц, в переплете тонких веток зеленых лиан. А в лесах хребта Эго, на столовой горе Джерсо, между камнями и утесами бегают седогривые павианы, маленькие обезьяны «тото», обитают львы и леопарды. Темными ночами, у самых стен города визжат шакалы, да протяжно воют громадные гиены, вторя лаю городских собак.

Вся местность изрыта крутыми балками. Между холмов и утесов текут ручьи. Тропических ливней здесь нет, дожди идут редко, не отличаются ни продолжительностью, ни упорством, температура не превышает +40®R днем на солнце и +4®R, ночью. Это климат, соответствующий всему строю африканской жизни, ровной и неподвижной, теперь такой же, как и при основании Харара.

Квадратные дома, сложенные из коричневого туфа почти не имеют окон. Сквозь неширокую калитку вы входите на квадратный песчаный двор. Прямо дверь — она и окно парадной комнаты. На плохо побеленных стенах висят круглые соломенные, пестрого рисунка корзиночки; на каменном возвышении настланы циновки, в богатом доме поверх циновок лежит пестрый ковер. Две, три гомбы (Гомба — глиняный сосуд местного изготовления. У основания это шар, кверху оканчивающийся цилиндрическим горлышком. В Хараре есть завод гомб и корзинок), грязная шама, веревка — валяются в углу, щит висит на стене, рядом с щитом — ружье Гра, со стволом, заткнутым паклей. Запах масла, дыма и ладана царит в комнате. Направо и налево узкие проходы и там совершенно темные каморки-спальни обитателей дома. Под навесом из кипарисных стволов, оплетенных хворостом, на разбросанной соломе стоит худая лошадь, непременно с побитой спиной, мул недоумевающе смотрит на вас посреди двора, да желтый петух торопливо кинется из-под ног, едва вы откроете дверь. Рядом такой же дом у бедного, как и у богатого, те же циновки, те же грязные закопчены стены, отсутствие намека на мебель, ни тени украшения.