Казанова

На самом деле впервые Джакомо увидел Екатерину II на маскараде, состоявшемся в Зимнем дворце спустя несколько часов после прибытия итальянца в Санкт-Петербург. Хозяин комнат на Миллионной улице сообщил ему, что вечером должен быть бал на пять тысяч персон. Об этом событии, в частности, упоминает британский посланник Макартни. Тогда Джакомо не поговорил с императрицей, присутствовавшей на маскараде инкогнито. Когда Казанова прибыл в Санкт-Петербург, Екатерина правила всего два года и старалась заручиться одобрением общества и аристократов, поддерживая расположение последних, в том числе с помощью грандиозных празднеств для всех, кто может прийти на них надлежаще одетым. Она потратила на один из маскарадов более пятнадцати тысяч рублей, хотя ее годовой доход до того, как она стала царицей, составлял тридцать тысяч. Дворяне и все посетители отлично разбирались в том, как вести себя по-венециански; правила этикета диктовали, как и что надо носить, а столы ломились от «пирамид со сластями и конфетами, от закусок и горячих мясных блюд». Маскарад, упомянутый Казановой, проводили 21 декабря 1764 года в венецианском стиле — одна из причин, возможно, почему он решил туда поехать. Джакомо прибыл в традиционном венецианском длинном плаще с капюшоном («домино»), но был вынужден послать за маской. Затем он отправился от Миллионной улицы к Зимнему дворцу.

Я хожу по комнатам, вижу большое количество людей, танцующих в нескольких залах, где играют оркестры; вижу буфеты, где все те, кто голоден или хочет пить, едят и пьют; изобилие свечей… И, как следовало ожидать, я нахожу все это великолепным.

Это был блестящий двор, даже в маскараде. Многие в то время говорили, что он буквально затмевал все другие королевские дворы Европы, с которыми был знаком Казанова. Мужчины носили французские костюмы, а дамы подражали версальскому стилю с его высокими прическами и сильным макияжем, но ничто не потрясало настолько сильно, как обилие драгоценных камней, украшавших платья придворных. Конечно, это было характерной чертой придворной моды Европы того времени, но в России, где эти камни добывали и продавали на открытом рынке, мужчины могли превзойти женщин в украшениях. Костюмы русских на маскарадах в Зимнем дворце, согласно описаниям, были «всюду усыпаны алмазами: на пуговицах, пряжках, погонах и даже шляпах, которые бриллианты украшали в несколько рядов».

Еда и питье были доступны в изобилии — гостям подавали «различные водки и лучшие красные вина, а также кофе, шоколад, чай, оршад, лимонад и другие напитки», а танцы продолжались от восьми вечера до семи утра.

Через несколько часов после прибытия на бал до Казановы дошел слушок, что царица в кабинете, в маске и костюме., принимает своего любовника Орлова. «Я убедился в этом, — писал Казанова, — ибо слышал то же самое от сотни масок — что она прошла, а они сделали вид, будто не признают ее». Императрица сознательно надела простой костюм, который, как отметили зрители, «не стоил и десяти копеек», чтобы подслушать, что на самом деле говорят о ее политике и правлении. Конечно, это было фарсом, если бы кто и не узнал ее, пару выдали бы рост и габариты Григория Орлова, а придворные не отваживались на критику власть предержащих, не уверившись в отсутствии, незнакомых им лиц.

Немка по происхождению, принцесса, вошедшая в династию Романовых и затем узурпировавшая престол, Казанова говорит о ней так: «Не красивая, [но] тот, кто изучил ее, мог остаться доволен, найдя ее высокой, стройной, нежной [и] доступной в обращении». Ее демократичностью Казанова намеревался воспользоваться в полной мере. Екатерина стояла во главе одного из самых авторитарных и репрессивных государств в Европе, но правление ее тем не менее считали открытым для прогрессивных изменений и реформ, по меньшей мере настолько, чтобы за рубежом возник образ просвещенной государыни, льстящий императрице. Строительство Санкт-Петербурга, начатое Петром Великим, было попыткой создать имперскую столицу в стиле европейского барокко и неоклассицизма. Между тем Екатерина решила привлекать к делам иностранцев, чтобы пропагандировать за рубежом идеи новой просвещенной России. Казанова был прав, когда думал, что Санкт-Петербург может быть перспективным для него местом.

Он приехал в Россию, более того, в место, где дух венецианского маскарада нашел одно из самых успешных воплощений за пределами самой Венеции. Екатерина Великая поручила братьям Волковым, Федору и Григорию, отцам-основателям русского классического театра, отказавшись от русского стиля, который они недавно начали облагораживать, создать в духе венецианского маскарада блестящую придворную феерию, посвященную ее коронации. Феерия называлась «Торжествующая Минерва» и потребовала столько усилий, что, работая над ней, Федор в буквальном смысле загнал себя в гроб. Мода на маскарады, однако, продолжилась, благодаря чему Казанова с такой легкостью получил возможность ближе рассмотреть общество из-под карнавальной маски, а само петербургское общество — расширить свои познаний относительно различий в карнавальных костюмах.

Увидев в толпе настоящую маску с клювом, Казанова тут же признал соотечественника, им оказался уроженец Тревизо. Джакомо также столкнулся со знакомой парижанкой, которую в последний раз видел в конце 1750-х годов, в России ее знали в качестве актрисы под именем Ланглад. Они возобновили общение не совсем охотно, оба понимали, что Казанова «уже не был при деньгах», а Ланглад была профессиональной содержанкой; но именно благодаря ей Казанову принял французский полусвет Санкт-Петербурга.

Бал в Зимнем дворце был идеальным местом для знакомства, поскольку обещал все интриги и приключения, какие мог желать Казанова, учитывая однако, что репутация и карьера нередко были поддельными, особенно среди иностранного сообщества, и где тем не менее Казанова смог мгновенно обзавестись талантливыми и хорошо устроившимися друзьями, а также некоторыми постыдными знакомствами, которые в скором времени приведут его кстоль любимым им неприятностям.

По прибытии в Россию у Казановы не было любовницы. Вскоре после приезда, однако, он встретил двух женщин, которые сформируют — каждая на свой лад — его общее сексуальное впечатление от жизни в России. Одна, мадемуазель Ла Ривьер, появилась на пороге его дома с любовником, французом по имени Кревкер. Другая, русская крестьянка, имела фигуру «Психеи, как я видел у статуи на вилле Боргезе [в Риме]», когда она приняла Казанову в русском публичном доме, куда приходила каждую субботу, где «мужчины и женщины [были] все голышом». Он решил разыграть с ней собственную версию античного мифа о Пигмалионе, учил ее итальянскому и представлял как члена своей семьи, в чем преуспел. Когда он покинул ее, она стала любовницей главного архитектора Екатерины II Антонио Ринальди, который возводил достопримечательности, доминирующие в Санкт-Петербурге и по сей день: Исаакиевский собор (третий), Мраморный дворец, Гатчинский дворец и дворцы в Ораниенбауме.

Казанова встретил русскую девушку в парке вблизи царского дворца Екатерингофа. Он был там с небольшой компанией новых друзей, которых любезно пригласили на обед к Локателли; единственным русским был Зиновьев, остальные были итальянскими певцами и музыкантами, туда же приехала французская куртизанка Проте, за которой увивался Казанова. Зиновьев, возможно, почувствовал себя не удел и вышел в парк, один из нескольких, который использовали для императорской охоты, и хорошо приспособленный для разных игр. Казанова решил пойти с ним. Именно Зиновьев объяснил Казанове, что крестьянская девушка, которую они встретили в лесу, была крепостной и ее можно «купить» как слугу, если Джакомо договорится с ее отцом. Поскольку она еще была девственница, отец, который жил рядом, запросил сто рублей. Казанова был расстроен, он утверждал, что никогда не будет спать с девушкой, если она сама не захочет, но все же был достаточно заинтригован ею, чтобы заключить сделку. Он и Зиновьев вернулись на следующий день, и Казанова воспользовался возможностью, чтобы нанять экономку и любовницу по цене парика. Он назвал девушку Заирой, в честь героини одноименной пьесы, какую ранее обсуждал с Вольтером, и она стала его protege — он учил ее одеваться, вести себя в обществе, а также итальянскому языку и французским манерам. Кроме того, она стала его любовницей, когда он в присутствии обоих родителей убедился в ее девственности.

Заира переехала в комнаты на Миллионной, а математик Ламбер съехал оттуда. Постепенно Казанова научил ее итальянскому языку, основным правилам поведения за столом и одел ее по французской моде. Он с ее помощью освоил немного русский язык. Она также отвела его в новую баню, открытую в 1763 году на Малой Морской улице, чтобы он как следует «пропотел для здоровья», где Джакомо поразила непринужденность, с какой обнаженные мужчины и женщины находились вместе. Между ним и Заирой росло взаимопонимание, что, по-видимому, соответствует истине при всей односторонности его повествования. Девушка отличалась горячим темпераментом и несколько раз бросалась в него тяжелыми предметами. Она также могла быть раздражительной и ревнивой — но сила ее характера только привлекала Казанову, и скоро странная пара стала обычным зрелищем на Миллионной улице: высокий обходительный итальянец и его русская кукла.

Равновесие в доме нарушилось с появлением очередных актеров, присоединившихся к компании Казановы в Санкт-Петербурге, ими были французы, которые решили попытать здесь счастья, их настоящие имена так и не установлены, однако Казанова вспоминает их как господина Кревкера и мадемуазель Лa Ривьер.

Они привезли Джакомо рекомендательные письма от князя Карла Эрнста Бирона из Риги, впечатлив этим Казанову, но больше у них ничего не было — ни денег, ни предложений о работе, ни планов — поэтому им оставалось только «выставлять [их] прелести на продажу». Казанова уверял пару, что не сможет общаться на таких условиях, но увидел, как Ла Ривьер проделывает свой первый трюк в его квартире, занимаясь сексом с пришедшим по делу бисексуальным немцем по имени Баумбах. На Заиру «французские манеры» не произвели столь сильного впечатления, но она сказала, что если все хотят отправиться развлекаться в пивную «Красный кабак», то она тоже пойдет за компанию. Казанова согласился. Он сделал это, как сам пишет, потому что «опасался последствий» плохого настроения Заиры, слез и ругани, если ее не возьмут. И вот поэтому он, парочка французских авантюристов, русская крестьянка и немец отправились все вместе. Вечер был веселым, оживленным и пьяным. С Заирой обращались как с равной, что понравилось и ей, и Казанове.

Они играли в азартные игры. Кревкер позволял Баумбаху открыто заигрывать с Ла Ривьер, женщиной, которая также была и его любовницей, но, кажется, была готова принять любого по цене пирожка из «Красного кабака». Заира стала свидетелем неожиданно свободных нравов путешествовавших французов, чьи манеры ее учили уважать.

На следующую ночь Казанова решил оставить Заиру дома, он утверждает, что поступил так, поскольку знал, что Баумбах организовал вечер с участием нескольких русских офицеров, и хотел, чтобы Заира избежала компании соотечественников и не болтала с ними на не слишком понятном Джакомо языке. С учетом того, что произошло позже, однако, ему, возможно, было известно, что приглашение Баумбаха предполагало дальнейшее погружение в традиции русского офицерского разгула: вечер, кажется, был задуман с переходом в оргию. Первыми пришли братья Лунины, офицеры престижного Преображенского полка (впоследствии они приобрели большую известность в русской армии, но когда Казанова встретил их, старшему, Александру, было двадцать, а Петру Михайловичу — только семнадцать лет). В 1765 году Петр походил на «белокурую и красивую девицу». Казанова пишет, что его «любил государственный секретарь Теплов» и что «умный малый не только пренебрегал предрассудками, но и намеренно добивался ласками признания и уважения людей с положением». По свидетельству Казановы, Петр уже был в курсе бисексуальности Баумбаха и полагал, что итальянец тоже таков. Юноша счел, что итальянец с хорошими связями достоин его внимания, и настоял, чтобы сесть рядом. В эпизоде, напоминающем об увлечении Беллино, Казанова сперва верил — или хотел верить, — будто Петр Лунин на самом деле девушка, переодевшаяся в военную форму. Джакомо влекло к нему, и он заявил о своем подозрений. Тогда Петр Лунин расстегнул бриджи, чтобы доказать собственное мужское естество, и занял «такое положение, чтобы сделать себя и меня счастливым». Ла Ривьер обозвала их «содомитами», а они ответили, что та «шлюха». Когда старший Лунин и Баумбах вернулись с прогулки, они привели с собой еще двух офицеров. Затем, во время долгого пьяного дебоша, все четверо мужчин занимались сексом с Ла Ривьер. Междутем Казанова и Петр наблюдали за действом, «как двое добродетельных пожилых мужчин, которые снисходительно смотрят на безумства разнузданной молодежи». Это был странный для Казаковы вечер, не только из-за того, что он даже не знал имен всех участников оргии, но и из-за роли пассивного вуайериста, в которой оказался Джакомо, выбравший к тому же в ту ночь гомосексуальный контакт и согрешивший «против природы» своей собственной, устроенной по замыслу божьему.