Казанский альманах 2019. Лазурит

Он взял её ладони, поцеловал, теперь они лишь смотрели друг на друга, ничего не говоря. Как бы ни крутила его жизнь, но свою Наташу он любил искренне и нежно. Они часто не понимали друг друга, вращались на разных орбитах, и всё же…

Исполнились мои желания. ТворецТебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,Чистейшей прелести чистейший образец.

А в спальню уже вплывала Екатерина Ивановна, шурша обширной юбкой-колоколом. Незамужняя тётушка никогда не знала счастья материнства, но за долгие годы службы у императрицы, имевшей семерых детей, в вопросах ухода за роженицами поднаторела.

– Александр Сергеевич, не следует так долго утомлять Ташу. Ей надо больше спать, да и доктор прибыл для осмотра. Вы уж удалитесь, голубчик.

Со строгой тётушкой лучше было не спорить, и потом Пушкина как всегда ждали дела в типографии, нераспечатанные письма и записки, среди них срочные, не терпящие отлагательства. Предполагались и встречи с литераторами, из тех, кого намеревался печатать в следующем выпуске «Современника», и среди них Надежда Андреевна Дурова. Записки этой кавалерист-девицы, как полагал Пушкин, должны были произвести фурор. Да вот не все предположения сбываются. О, как часто поэт, пустившийся по тернистой дороге журналиста и издателя, стал убеждаться в этом! На одно он надеялся, что на даче окунётся в любимое занятие с головой. А поэзия так и рвалась на волю при одном лишь чудесном виде на реку Большую Невку со скользящими по ней лодками с треугольниками белых парусов. И замечательно, что Наташа позаботилась об его уединении, – устроила детей с няньками во втором доме, там же поселила сестёр. Супруги оставались одни в отдельно стоящем строении с прелестным балконом и галереей. На первом этаже гостиная и кабинет для него, на втором – её комнаты, где она совсем не мешала внезапному вдохновению, когда он принимался увлечённо сочинять.

Александр Сергеевич на даче надолго не задержался, оставил супругу заботливым домочадцам и помчался улаживать дела в Петербурге. Больше денежные, так как выплат требовали корреспонденты, да и дачная жизнь не была экономна. Новый займ под большие проценты двумя векселями в восемь тысяч рублей Пушкин взял у поручика князя Оболенского. Тут ещё невыносимый Павлищев – муж сестры Ольги Сергеевны – закидывал письмами, требующими немедленного раздела наследства покойной Надежды Осиповны и выплаты аванса. Раздел имения в селе Михайловском с его землями и крепостными сделалось делом нудным, кропотливым и отнимавшем драгоценное время, которого у Александра Сергеевича совсем не было. Он метался между хлопотами издательскими, домашними и попутно торгашескими дрязгами с Павлищевым.

– Саша, ты похудел, – с болью в голосе вымолвила Наталья Николаевна, как только он вырвался из тисков бесконечных хлопот и поднялся к ней в спальню. – Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

– Чем же, жёнка? Тебе и находиться внизу не дозволено.

– Это всё опасения тётушки, а я уже чувствую себя вполне здоровой.

– Потерпи немного, Наташа, твоя тётушка права, от ненастья сырость повсюду, для тебя это опасно. Здесь наверху куда уютней и теплей.

Он поцеловал в лоб, не так, как она хотела бы, и вновь покинул надолго. А Натали в очередной раз принялась решать, написать ли брату Дмитрию с требованием содержания для себя. Она знала, как воспротивится этому шагу Александр Сергеевич, как пострадает его гордость. Но она не знала иного пути помочь ему. Наталья Николаевна вздохнула и взглянула на окно, по стеклу которого опять застучали тяжёлые капли.

Лето выдалось дождливым, почти без солнца, но это не мешало сёстрам Гончаровым совершать долгие конные прогулки. Дачный сезон снимал многие светские условности, делая жизнь для молодых барышень проще и свободней. На прогулках их часто сопровождали кавалергарды. Александрина и Катрин слыли прекрасными наездницами, к тому же в отсутствии очаровательной Натали девушки смотрелись красавицами. Их образованность, весёлый нрав невольно привлекали молодых людей.

Наконец и у Екатерины появился поклонник. Это средь зимних балов, в снежной круговерти столицы, её излишняя смуглость смотрелась почти вульгарно, в летних же пейзажах Катрин выглядела здоровой девушкой с румянцем на щеках и с живым блеском тёмных глаз. На неё стал засматриваться блестящий и остроумный Жорж Дантес, ещё осенью возглавлявший толпу почитателей красоты Натальи Николаевны. Старшая Гончарова загоралась под обжигающими взглядами дерзкого француза. Кто ж не засмотрится на голубоглазого красавца с белокурыми локонами? Ах, не одно женское сердечко принималось трепетать в присутствии Жоржа, что уж говорить о ней – далеко не юной и небогатой барышне. А вот Дантеса сама императрица выделяет среди многих кавалергардов, он входит в четвёрку её компаньонов на прогулках. Так вот этот самый Жорж бросает огненные взоры на Катрин, сопровождает её повсюду и даёт надежду на невозможное…

А в Александрину, похоже, влюбился Аркадий Россет. Скромный молодой офицер в своё время отличился при подавлении восстания в Польше. Ореол загадочного героя как нельзя подошёл к романтичному настроению Александры, заставив на время поблекнуть мыслям о Пушкине. Она хотела забыть о постыдных девичьих грёзах, о том дне, когда, проникнув в комнату супруга Натали, легла в его разобранную постель. Она прижималась к подушке, которой касалась его щека. О, какие чудные слова он умел изрекать, как завораживать своей бешеной энергией, жаждой жизни и любви!

Она тогда рванула душивший её ворот строгого платья и не заметила порвавшейся цепочки и крестика, соскользнувшего в измятые простыни. Он никогда не предпринимал попыток овладеть ею, хотя Александрина отдалась бы, не задумываясь. Какой мужчина не заметит такой жертвенной влюблённости, столь сильного увлечения, ведь случаются моменты, когда перешагнуть черту так естественно и просто. Случались моменты и между ними, но он не перешагнул, хотя испытывал какие-то чувства к красноречивой, восторженной поклоннице своей, всё понимающей и прощающей, ясной в своих желаниях и влекущей. И ведь ревновал и раздражался, когда видел рядом с Азей Россета. Ревновал так, что замечали многие и делали выводы. Увы, пошлые и грязные. Александрине в этой грязи пришлось выкупаться вдосталь, как только вернулась в Петербург. И даже Аркадий Россет отодвинулся в тень. Не от этих ли слухов?

Натали появилась в компании сестёр к середине лета, заставив Дантеса оставить ухаживания за Катенькой и вновь увлечься мадам Пушкиной. Признанного ловеласа засмеяли бы, волочись он за старшей Гончаровой, когда рядом признанная первая красавица Петербурга, чей шарм и свежесть не поблёкли и после четвёртых родов. А Катрин в присутствии Натали вдруг снова сделалась чернявой дурнушкой, которую едва замечали. Только она продолжала с уверенностью писать брату, как блистает вместе с сёстрами в окружении кавалергардов, не потому ли, что Жорж успевал оказывать ей знаки внимания, но теперь уж тайно. Катрин и это было за счастье.

Наталье Николаевне же понадобилось поклонение давних воздыхателей. Она словно торопилась наверстать упущенное, расцветала, выслушивая комплименты, всё в рамках приличий и правил света. Один лишь Жорж переступал границы, чрезмерно настойчивый в своих притязаниях оказывался слишком на виду. Натали такой напор пугал, но и льстил женскому тщеславию, ведь какая дама откажется от красивого поклонника, смело бросавшегося в омут своей страстной влюблённости?

Что же Пушкин? Разве ему было дело до неё? Он продолжал метаться между типографией, книгопродавцами, кредиторами, успевал принимать друзей на даче – Жуковского, Вяземского, Соболевского… Приезжали гости, среди них Надежда Дурова, Карл Брюллов, французский издатель Франсуа Лёве-Веймар, а следом и пустые визиты скучающих соседей по даче. Всех надо было принять, оторваться от работы с документами, от воплощения в жизнь «Капитанской дочки», от стихов, рождающихся на ходу. У Натали другая забота, она ломала голову, где взять средства на все эти, порой непредвиденные, траты – на обеды и чайные столы, пусть и самые скромные, на развлечения, без которых не обойтись.

В конце июля она, наконец, решилась. Втайне от Пушкина села писать письмо брату Дмитрию: «Теперь я хочу немного поговорить с тобой о моих личных делах. Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас моё положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сёстры… Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю как вести дом, голова у меня идёт кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать ночами и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна…»

К августу до Натальи Николаевны долетели шепотки дачных соседей о нездоровом интересе Александра Сергеевича к Азе, ввергнув в новый приступ сомнения: «Так было или нет?» Она больше месяца провела затворницей в постели, а Александрина всегда находилась рядом с ним. Натали в часы, когда муж навещал её, говорила лишь о слабенькой новорождённой Таше и, как всегда, о нехватке денег. Порой не удерживалась от слёз, узнавая, что он снова играл в карты и наделал новых долгов. Его пристрастие к картам удручало её, в их сложном положении она считала безумием пагубное увлечение Пушкина. Итак, она жаловалась и плакала, Азя же живо интересовалась его творениями, написанными под стук дождя, со вниманием выслушивала, когда он искал собеседника. Чуткая, притягательная Александрина к месту могла пошутить и восторженно замереть, когда он читал что-то из только вот набросанного. Она видела в нём великого поэта, гения, а Натали – лишь отца семейства, обязанного содержать её и детей. Вот как понимала тайные мысли мужа Наталья Николаевна и мучилась своим неумением убедить Сашу в обратном. А ещё не могла справиться с ревностью, которая наваливалась душной волной, и с обидой – чёрной, непреходящей, затмевающей белый свет и нашёптывающей, толкавшей сделать больно ему в ответ…