Каждый его поцелуй

Когда погода позволяла, они устраивались ночью на траве, разговаривали, иногда занимались любовью. Когда шёл дождь, они оставались в коттедже, ложились на матрас у открытого окна и прислушивались к шелесту дождя. Дилану нравился звук, потому что успокаивал так же хорошо, как голос Грейс и шум моря.

Иногда он спал, иногда нет. В те дни, когда у Грейс были месячные и она хорошо себя чувствовала, Дилан просто обнимал её всю ночь напролёт. Ей нравилось это в нём. Если она испытывала боль и хотела побыть одна, он не препятствовал её желанию. Иногда, когда ему не спалось, он совершал долгие прогулки в одиночестве по холмам или вдоль моря. Грейс не знала, что Дилан делал и куда уходил, но он всегда возвращался к ней и ложился рядом. Постепенно Грейс начала забывать, что такое одиночество.

Погожие июньские деньки незаметно пролетели и уступили место знойным июльским. Дилан писал симфонию каждое утро, пока Изабель учила уроки. По большей части он сражался за каждую ноту. Иногда вдохновение посещало его внезапно, стоило Грейс пройти мимо, или Изабель засмеяться, или морю взбунтоваться, и на ум сразу приходила мелодия. Такие моменты были драгоценными и редкими, и, когда случались, приносили неописуемое удовлетворение. Потихоньку он продвигался к четвертой и заключительной части симфонии.

Обычно Дилан с лёгкостью дописывал концовку своих произведений, но не в этот раз. Ему никак не удавалось правильно довести симфонию до логического завершения. Она олицетворяла переломный момент, который знаменовал начало нового и важного этапа в его жизни. Дилан хотел, чтобы финал идеально вписался, но, возможно, он просто старался слишком усердно.

Теперь Дилан знал, что, когда его посещало такое настроение, когда он становился раздражённым от того, что потратил часы впустую, значит, пришло время сделать паузу и передохнуть. Он решил отправиться на поиски двух своих лучших источников вдохновения.

Сегодня, когда он поднялся в детскую, то увидел, что Грейс учит Изабель танцевать вальс под негромкие звуки музыкальной шкатулки, стоящей на письменном столе дочери. Не желая мешать, он остановился в дверях и стал наблюдать.

Грейс случайно подняла взгляд, когда вела Изабель через зал, и заметила Дилана. Он приложил палец к губам. Она продолжила урок, пока он наблюдал незаметно для дочери.

Грейс слегка склонила белокурую голову над тёмными кудрями Изабель и плавно отсчитывала ритм. Её голос был таким же мелодичным, как вальс Вебера, под который они танцевали. Или скорее пытались танцевать, поправил он себя, когда дочь споткнулась.

Изабель понимала вальс с музыкальной точки зрения, но одно дело – сочинять его, и совсем другое – танцевать. И сейчас она выясняла это на собственном опыте. Грейс терпеливо пыталась вести её в такт мелодичной музыки, но Изабель была напряжена, двигалась неуклюже, и никак не могла расслабиться.

Многие удивились бы, узнав, что человек с огромными способностями к сочинительству музыки гораздо менее искусен в танцах, но Дилан сразу всё понял. Изабель расстраивало, что ведёт не она.

– Мне так не нравится, – сказала Изабель и подтвердила его догадки, спросив: – Почему я не могу вести в этот раз?

– Девушкам нельзя вести, – ответила Грейс.

– Но вы сейчас ведёте, миссис Шеваль, а вы девушка. И вообще, кто придумал это глупое правило?

Улыбнувшись, Дилан, прижал кулак к губам. Его маленькая дочь такая независимая и решительная. И к тому же упорная. Она вечно подвергала сомнению весь мир, как и он сам, боролась с условностями и ограничениями и обладала той же противоречивой натурой, что и он. Дилан не мог понять причины такого своего поведения, не говоря уже об Изабель. Он тоже постоянно драматизировал, чтобы подпитывать свой творческий источник, его тоже одолевала неуёмная, неиссякающая энергия. Дилан всегда боролся с миром, возможно, потому в противном случае жизнь стала бы слишком скучной.

Именно это связывало его с дочерью, возможно, даже сильнее, чем музыка. Дилан понимал Изабель, и благодаря ей он понимал самого себя. Общие черты характера делали их родственными душами, связь между Диланом и Изабель выходила за рамки акта без любви, благодаря которому дочь появилась на свет.

Откровенно говоря, её решительный характер его беспокоил. Женщине с таким темпераментом, как у Дилана, придётся нелегко в жизни. Он почти сожалел, что Изабель не родилась мальчиком. Но потом Дилан посмотрел на её белое платье, отделанное малиновой лентой, которая олицетворяла победу в битве за уместные цвета для маленьких девочек. По подолу шли оборки из кружева, того самого ненавистного кружева, от которого у неё зудела кожа.

– Папа!

Она пошатнулась и, споткнувшись, остановилась. Большие тёмные глаза Изабель посмотрели на него, а прелестный ротик, похожий на бутон розы, расплылся в улыбке. Дилан выкинул из головы все мысли о мальчиках.

– Можно я буду вести? – спросил Дилан.

Грейс направилась к музыкальной шкатулке, чтобы поставить вальс сначала. Дилан подошёл к дочери и взял её за руку.

– Ты мне доверяешь? – он спросил.

– Да, папа.

Изабель ответила без раздумий, в её голосе звучала убеждённость, которую она выражала совсем не часто. Она оказала ему необъяснимое доверие, которого он ещё не заслужил. Но обязательно заслужит.

– Если позволишь мне вести, – сказал он, – я не дам тебе споткнуться. Обещаю.

Изабель кивнула, Дилан посмотрел на Грейс, которая за ними наблюдала. Она напоминала тёплый весенний день. Золотистые волосы, зелёные глаза, платье персикового цвета и лучезарная улыбка. Она была самым прекрасным существом на земле, самым сладким десертом в его жизни.

Глядя на Грейс, Дилан почувствовал в своей руке маленькую хрупкую ладошку дочери. У него перехватило горло, сердце сжалось. Его захлестнули чувства, которые проникли ему в самую душу и сдавили грудь так, что ему стало трудно дышать.

Он повернул голову и посмотрел в одно из открытых окон на грушевые деревья вдалеке. Затем снова повернул голову и увидел на стене карту Девоншира. Рядом с ней висело непропорциональное изображение пони Сонаты, которое нарисовала Изабель. Неподалеку на столе из тёмного вишнёвого дерева в прозрачной стеклянной вазе находилась коллекция ракушек дочери. Он бывал здесь бесчисленное количество раз с тех пор, как они приехали два месяца назад, и всё же на этот раз он мог только в недоумении оглядываться по сторонам, как будто увидел комнату впервые.

"Дома, – тупо подумал он. – Я дома".

– Папа, ты готов?

Он посмотрел вниз, на запрокинутое лицо дочери, коснулся её щеки и наконец понял, что имела в виду Грейс в ту ночь пять лет назад, когда сказала, для чего ему нужно жить.

"Вы можете понадобиться для каких-то важных свершений".

Вот его важное свершение. И так будет сегодня и всегда, пока его не закопают в землю. Дилан крепко сжал руку дочери и глубоко, прерывисто вздохнул.

– Да, моя дорогая, я готов настолько, насколько только может отец.