Казнь без злого умысла

– Нет, – удрученно ответила Настя. – Петр Сергеевич Ворожец – уважаемый человек, бизнесмен. С Голиковым вместе никогда не сидел. Они с детства дружили. Он вас действительно обманул, но ничего плохого не хотел. Просто мне не повезло. Он не тот, кто мне нужен.

Значит, Дмитрий Голиков «писал докторскую диссертацию об Отечественной войне 1812 года»… Можно ли из этого сделать вывод, что он вел какие-то записи? Это может оказаться простым набором слов или полудетскими рисунками, но все равно, каким бы искаженным ни был микрокосмос больного, вряд ли в нем глагол «писать» означает «гулять». И Анастасия Каменская снова вернулась в общежитие. На этот раз ее интересовали санитарки. Но оказалось, впрочем, как и почти всюду, что санитарок не хватает и уже много лет уборку в помещениях производят сами больные. Те, что более или менее сохранны. И им даже начисляют за это какую-то зарплату.

Катя, крупная высокая женщина неопределенного возраста с гладким неподвижным лицом и слегка раскосыми глазами, утвердительно кивнула, когда ее спросили, помнит ли она Дмитрия Голикова, и произнесла невыразительным голосом:

– Дима.

– Ты убирала в комнате, где он жил?

Снова кивок.

– Катя убирала. Чисто.

– У него были какие-нибудь бумаги? Тетрадки, блокноты? Он записывал что-нибудь?

– Коробочка. Дима играл в коробочку.

– Какая коробочка?

– Коробочка. Красивая.

– А бумаги? Были бумаги?

– Нет. Не знаю. Коробочка.

– Помнишь, как Дима умер?

И снова кивок.

– Упал. Больно.

– Ты его вещи собрала?

– Да. Катя убирала. Чисто.

– И куда отнесла? Где они теперь?

– Он забрал.

– Кто?

– Он забрал. Диму хоронить. Дима хороший. И он хороший. Дал мне конфеты. Много.

– Катя, вспомни, пожалуйста, что он забрал. Что там было? Папки? Пакеты? Книги? Какие вещи были у Димы?

– Коробочка.

– Покажешь мне комнату, где жил Дима?

Катя молча кивнула и зашагала на второй этаж. Здание давно нуждалось в ремонте, стены зияли прорехами отвалившейся штукатурки, ступени лестницы стерты так, что Насте приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Навстречу им по коридору шла медсестра, с которой Настя уже разговаривала. Вероятно, она решила, что не полностью отработала содержимое конверта, потому что сразу остановилась и с готовностью спросила:

– Вам еще чем-то помочь?

– Я хотела узнать, не вел ли Голиков какие-нибудь записи? Может быть, в этих записях есть что-то касающееся того человека, который меня интересует. Вы сказали, он считал, что ведет научную работу, пишет диссертацию…

Девушка отрицательно покачала головой:

– Я ничего такого не видела. При мне ни разу не было, чтобы он что-то записывал. Он просто сидел на койке и смотрел в стену или в окно. Или в коробочку играл. У него была коробочка, небольшая такая, и в ней какие-то мелочи. Вот он их рассматривал, вынимал, ощупывал, раскладывал на койке, потом снова собирал и коробочку прятал. Больше я ничего у Голикова не видела.

Значит, коробочка действительно была… Но как-то это мало похоже на тайну, ради сохранения которой могли убить шеф-редактора телепрограммы Милюкову. Хотя если в ней было что-то ценное…

– Не припомните, какие именно мелочи были в коробочке? – с надеждой спросила Настя у медсестры.

– Да что-то совсем ерундовое. Пластмассовая заколка с каким-то цветком, фотография маленькая, еще что-то такое же… Наверное, на дороге подбирал, когда гулять выходил, складывал и играл в это.

– То есть не драгоценности, не ювелирные украшения?

– Да вы что! – Глаза медсестры округлились. – Мы бы сразу заметили. Если у человека есть драгоценности, они обычно хранятся у администрации. Нет, конечно, бывает, что больные не хотят сдавать ценные вещи на хранение, у нас и шкафчики специальные есть, где можно держать свое имущество. Но в любом случае мы всегда знаем, что у кого имеется. Вы же понимаете, за этим следить надо, а вдруг нож или еще что-то опасное?

Опять мимо. Ну ладно. Навещавший Голикова профессор Тарасевич – это уже немало. Можно возвращаться. Если Витя Егоров заинтересуется информацией о коробочке, он может сам приехать сюда и попытаться поспрашивать тех, кто жил с Голиковым в одной комнате. Именно попытаться, ибо полагаться на информацию, полученную у психически нездорового человека, вряд ли разумно. Если, конечно, эту информацию еще удастся получить, что само по себе под большим вопросом.

В самом деле, что могло связывать доктора наук, профессора Тарасевича с психически больным насильником и убийцей? Тарасевич, как рассказывал зверовод Леонид Иванович, был близок с ветеринарным врачом, которого в прошлом году нашли убитым. Это можно понять. Люди вместе работают, у них общие интересы, и практические, и научные. Но Тарасевич и Голиков… Не вяжется.

Всех троих нет в живых. Двое из них умерли по естественным причинам, один – насильственной смертью. Двое работали на звероферме, третий нигде не работал, сначала мотал срок, потом лечился в психиатрической больнице, потом жил в психоневрологическом интернате. Двое имели высшее образование, третий – только десять классов общеобразовательной школы. Двое – коренные жители Вербицка, третий – профессор Тарасевич – уроженец другой местности, если Леонид Иванович ничего не напутал. Сколько ни перебирала Настя Каменская известные ей факты и обстоятельства, ни один не объединял этих троих мужчин разного возраста.

Значит, она просто не там ищет. Или не то. И вообще, неизвестно, что она ищет и зачем. Она просто выполняет просьбу Виктора Егорова.

* * *

Егоров выслушал по телефону ее информацию без особого воодушевления, но сказал, что насчет профессора поспрашивает, есть у него человечек на Вербицкой звероферме.

– Там какая-то завязка с Перовской фермой может быть, – напомнила Настя. – Может быть, Голиков был с ней как-то связан?

– Разберемся, – равнодушно бросил майор.

Насте стало неприятно и почему-то обидно. Обидно не потому, что результаты проделанной работы не вызывают интереса, это-то как раз дело самое обычное. А потому, что есть совершенно непонятная ситуация, разобраться в которой – слаще самой сладкой конфетки. Кстати, о конфетках… Она же хотела еще утром, когда забирала машину, спросить у Егорова, как прошла встреча Загребельного со следователем. Хотя в тот момент он мог этого еще не знать. И если у следователя возникнут какие-то сомнения в правоте старшего опера, пусть спросит у якобы потерпевшего про старый фантик от конфетки «Березовая роща». И посмотрит, как он поплывет, пытаясь объяснить, что это за фантик, откуда взялся и почему хранится в закрытом на молнию отделении старого портмоне. И, кстати, знает ли он вообще, что фантик хранится именно там.

Но размышления о психоневрологическом интернате, Дмитрии Голикове и его пока не разъясненных отношениях со старым профессором Тарасевичем совершенно вытеснили из Настиной головы и чемодан, и его мнимого владельца. Да бог с ними, ладно, она не убийством бомжа занимается, а убийством Камиллы Милюковой.

Она припарковала машину у гостиницы, как и договорилась с Виктором. Вечером он подъедет, когда освободится, Настя вынесет ему ключи, и он вернет автомобиль в прокатную фирму. Позвонила Короткову, получила указание «питаться самостоятельно», ибо у него еще много дел, с удовольствием прогулялась пару кварталов до итальянского кафе, которое заметила еще утром, съела зеленый салат и огромную порцию спагетти, выпила чашку кофе с тирамису, по достоинству оценила кухню и попросила упаковать ей навынос несколько десертов. Сумка с вещами осталась у Короткова в машине, но ноутбук она предусмотрительно взяла с собой, и сейчас он, помещенный в специальную сумку, весьма ощутимо оттягивал плечо. На другом плече висела дамская сумка, в руках – связанные капроновой веревочкой три коробки с десертами. «Я как вьючная лошадь, – с усмешкой подумала Настя Каменская и тут же поправила сама себя: – Вернее – как старая кляча…»