Казнить нельзя помиловать

Но, впрочем, я вполне допускаю, что еще в начале трапезы вы лично. Лев Павлович, пребывали в уверенности, что всё обойдется тихо-мирно. Потом же, после двух-трех стаканчиков вы уже не перебивая слушали захмелевшего Савельева, который убеждал - вам даже втроем не справиться с мужчиной... Вы ведь, кстати, тогда и знать не знали, что там, на поляне, отдыхает с девушкой ближайший приятель вашего отца? Вот, интересно, если б вы знали сей факт - отказались бы?.. Н-да... Ладно.

Далее события разворачивались следующим макаром: Савельев захмелел и начал кричать, что-де по пьяни он способен на всё. "Хотите, - заявил он, - я сейчас трупиков наделаю?" Вы ему сказали, что хватит пить, но он и так уже перестарался.

Затем вы приказали им плотнее подзакусить, слегка проветриться, а сами взяли подзорную трубу и отправились на разведку. Фирсов сидел к вам спиной, да еще вы его до этого только мельком видели, так что не признали папашиного друга. А девушка вам очень глянулась, вы даже забоялись: как бы пьяный Савельев насиловать ее не кинулся, и потом предупредили его особо. Вы ведь всё еще были уверены, что произойдет не преступление, а так, вроде как бы небольшое приключение.

Вернувшись, вы изложили окончательный план: все трое напялите маски и перчатки, Савельев и Кушнарёв так и быть возьмут для устрашения - только для устрашения - обрез и пистолет, приготовят кляпы с эфиром, веревки и пойдут вперед, а вы будете выполнять, разумеется, самую сложную работу - прикрывать тылы, смотреть вокруг: всё ж белый день в разгаре, и отдыхающие недалеко...

Я еще не очень утомил вас подробностями? Уже заканчиваю.

Поначалу всё у вас шло гладко. Маски чудесно прикрыли ваши мерзкие пьяные - опять прошу прощения!
– рожи, подобраться к жертвам удалось почти вплотную. Но вот тут, когда вы встали, произошла промашка. Ваши подельники слишком приблизились к ним. Не успели Савельев с Кушнарёвым открыть пузырек с эфиром, как их увидела Юлия. Она вскрикнула, и Фирсов, тоже увидев вас, резко вскочил... Э-эх, если б он остался лежать!

Савельев, конечно, испугался и выстрелил. А следом уже автоматически, бездумно нажал спусковой крючок обреза и Кушнарёв. Фирсов сразу был убит наповал...

И вот тут всё зависело от тебя, сволочь ты такая!
– сорвался наконец следователь.
– Если бы ты кинулся, остановил их, прикрикнул - они бы опомнились. Но ты сам оцепенел там, в кустах, растерялся и промедлил. И Савельев в горячке кинулся на беззащитную девушку, придавил ее к земле и удерживал до тех пор, пока Кушнарёв не зарядил второй - и последний патрон. Ты видел, Ивановский, видел из своих кустов, как эта красивая юная женщина, девушка, успела подняться на колени и тянула к целившему в нее Кушнарёву руки. Что она хотела? Заслониться ладонями от свинца? Молить о пощаде?.. Ты только представь себе, что она думала в эти секунды и потом, когда выстрел опрокинул ее навзничь... Ведь и в эти мгновения, Ивановский, ты мог подарить ей жизнь. Понимаешь - по-да-ригь! Дробь во втором патроне оказалась мелкая, поэтому рана была не смертельной. Больше патронов вы не взяли, да и Кушнарёв, вероятно, больше не смог бы выстрелить. А Савельев тоже вряд ли стал бы заряжать свой дурацкий пистолет - он тоже отупел...

А ты, ты, Ивановский, как раз в эти мгновения приходишь полностью в себя. Юлия Куприкова лежала на земле и смотрела в небо - она находилась, видимо, в шоке. И что делаешь ты. Ивановский? Ты до конца осознаёшь, что произошло и чуть не накладываешь в штаны. Ты понимаешь, что только что произошло убийство, и ты имеешь к нему самое непосредственное отношение. И тогда ты снова теряешь голову и, увидев, что девушка жива, хватаешь нож этот чертов нож!
– который как специально валялся на самом виду. И ты орешь Савельеву: "Добей! Это - свидетель!" Но Савельев уже протрезвел, Савельев уже на ногах не держится от страха и нож не берет. "Сам, - кричит, добивай!"

И тогда, Ивановский, ты, остервенясь от страха, втыкаешь нож в шею девушки... А нож не идет в тело! Это же первое в твоей жизни убийство. Ты бьешь еще раз... И опять лезвие лишь на самый кончик входит в горло бедной жертвы. Она еще жива, дышит, смотрит на тебя... Ты потом, уже в машине, будешь вгорячах лепетать о своих впечатлениях...

Да, совсем забыл! Во всё время этой сцены играет музыка. Фирсов перед смертью поставил кассету с записями вашего любимого железного рока. И последнее, что в своей жизни видела девятнадцатилетняя Юлия Куприкова - это твою жирную, перекошенную страхом морду, и последнее, что она слышала - вашу поганую идиотскую музыку...

И тут ты, Ивановский, ударил ее в живот... Ты, наверное, уже знаешь, какой мягкий, какой нежный живот у женщин. Ты правильно рассчитал, что сумеешь наконец вогнать нож поглубже...

Карамазов замолчал, по лицу и горлу его скользнула судорога. Он ходил молча с полминуты, все время пытаясь что-то сглотнуть, потом кашлянул, прочищая горло, и продолжил более сухо, деловито и бесстрастно:

– В следующие пять-десять минут вы суетливо и бестолково скрывали следы преступления. Предварительно ты приказал собрать с трупов золото. Сам начал выковыривать серьги, а те двое снимать кольца. Кушнарёв никак не мог стащить обручальное кольцо с пальца мужчины, и ты, Ивановский, всё еще находясь в горячке, завизжал: "Руби палец!" Ты уже в глубине мозгов своих сообразил, что машину лучше бросить, а золото можно без особого риска - так тебе по недомыслию казалось - загнать. Но Олег рубить палец не стал - так справился...

Вы оттащили трупы в сторону, забросали ветками - закопать не догадались. Всё, что лежало на автомобильном чехле и одежду Куприковой тоже спрятали в стороне под ветками. Потом - когда отъехали от страшного места и чуть успокоились, ты, Ивановский, изложил уже продуманный план. Машину ты предложил бросить в глубине леса, все улики спрятать, затаиться. А в крайнем случае, если вдруг Олега или Максима заметут, они ни в коем случае не должны упоминать твое имя, только тогда ты сможешь им помочь. Да, ты сумел убедить их, что папаша твой главный начальник над Будённовской милицией - оно так и есть на самом деле. Но, как видишь, тут вышла опять промашка - дело попало в областное управление. Однако главная промашка твоя, Ивановский, в другом: тебе надо было самолично, одному, угнать машину подальше в лес и там бросить...

Родион Федорович опустился на стул и ощутил во всем теле усталость, словно совершил он марш-бросок на добрых десять километров. "Выпить бы!", вдруг блеснула в голове мыслишка. И погасла. Вернее, сам Карамазов старательно ее притушил.

– Ну, что скажешь?

– А что мне говорить? Нечего, - неожиданно твердо огрызнулся Ивановский.
– Интересно рассказываете, да только тоже сказочки. Не так всё было.

– Неужели?
– следователь удивился всерьез.
– Ну ты и фрукт! Что ж, неужели не понимаешь, что бесполезно вертеться? Зачем тебе это надо?

– Я повторяю, - еще тверже и уже с явной наглецой сказал парень, никого и никогда я не убивал. Прошу занести это в протокол.

– Ну-ну, - зло сузил глаза Карамазов.
– Покобенься еще денек-два, себе же хуже делаешь...

* * *

Вечером Родион Федорович с Шишовым только-только сели ужинать - молодая картошка, перемешанная в кастрюльке с коровьим маслом и сметаной, пахла умопомрачительно, - и в это время дверной звонок, словно пилой, корябнул по их холостяцким желудкам.

Кто бы это? Гости в шишовской квартире появлялись реже, чем дешевая колбаса в магазинах Будённовска. Николай алчно заглянул в кастрюльку, сглотнул слюнки и, ругнувшись, метнулся в прихожую. Спустя мгновение Родион Федорович услышал странный звук: можно было подумать, что бравый лейтенант Шишов ойкнул, словно мальчишка. Да и то! Из тамбура донесся голос самого заместителя предгорисполкома Павла Игоревича Ивановского.

Он уже входил на кухню вслед за густо смущенным хозяином квартиры. Больше всего Николай конфузился, видно, своих полинявших тренировочных штанов с позорными пузырями на коленях. Родион Федорович привстал, здороваясь, и снова сел, словно не заметив протянутой руки.