Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы

Ткач перестал спать, есть и даже пить. Бегал муравьиными дорожками от Лазаря и Собаки. Он уже твердо усвоил, что Собельманы своих решений не меняют.

В воскресенье Ткач нарядился. Как будто шел просить Собакиной руки и сердца. Лазарь открыл на стук.

— Тебе кого?

— Так это… — переминался Ткач, — я… извиниться… Так что… может…

— А где любимый Собака чемпиона республики в среднем весе боксера Лазаря Собельмана? — ласково позвал Лазарь.

Собака вышел в прихожую, настороженно и вопросительно глядя на хозяина.

— Ну?! — молча, бровями, спросил Лазарь.

— Ну?! — молча, бровями, спросил Собака.

— Это… — засопел Ткач. — Собака… Извини, блин… Я… это… больше не буду…

Лазарь и Собака посмотрели друг на друга. Лазарь вопросительно мотнул Собаке головой. Собака пожал плечами.

Ткач уходил. Но не было облегчения в его душе. Одна растерянность и смятение. Растерянность. И смятение.

Коза Глафира, кот Чипся и другие люди

Мечутся автомобили — бешеные какие-то, спешат и суетятся прохожие, день летит, несется в вечер. А заверните за угол, пройдите чуть вверх, спуститесь вниз… Вот! Это наша улица. Тихие домики, утопающие в садах, божья благодать. И время тянется медленнее, и люди спокойнее и добрее. И все это — в пяти минутах от центра города. Здесь, в таком милом, похожем на дачный, районе, привыкли жить почти по-деревенски. У любого во дворе куры, собаки и коты.

Каждый человек на нашей улице талантлив по-своему. Дядя Рубен из маленького магазина «Березка» пусть не умеет считать на калькуляторе, но прекрасно считает в уме и лучший преферансист улицы. Он наш аксакал, и все бегают к нему просить совета.

Филя Беляковский, музыкант из ресторана «Чернивчанка», — богемный человек. Поэтому, когда уходит в запой, предупреждает всех, что удаляется познавать истину: мол, не обессудьте, если что. И делает громкое объявление.

— Этот запой, — орет Беляковский на всю улицу, — я посвящаю своей прекрасной жене Зинаиде!

Пусть он путает «русских падежей», пусть плачет и дерется, когда проигрывает в преферанс дяде Рубену, — зато на трубе играет как Армстронг. Может, и лучше Армстронга.

Давид Вайнер — гениальный фотограф: фотографирует голову, но успевает потрогать коленки. Лица женщин на фотографиях Вайнера растерянные и от этого прелестные. Чего Вайнер и добивается.

Милочка — студентка, отличница по всем предметам, симпатия всех мам, у кого есть мальчики Милочкиного возраста. Она талантливо танцует, талантливо играет на фортепиано, талантливо говорит по-английски, талантливо одевается и талантливо ходит. А может быть, все это просто кажется Леве Браславскому, студенту мехмата, математическому гению, однолюбу, безнадежно, безответно и навсегда влюбленному в Милочку. Скажите еще, что любить одну и навсегда — не талант!

Левина мама — замечательная портниха. Однажды она сшила Миле платье. Зеленое. Ткань Левина мама выбрала сама.

Ее главный талант — хвалить.

— Иди посмотри на эту шейнэ сосна [1] ! — кричала она Леве, когда Мила надела на себя этот зеленый туалет.

Для Левы Мила конечно же была «шейнэ сосна», какая бы она ни была на самом деле. Но подойти к ней или позвонить ей Лева стеснялся до потери сознания.

О жителях нашей улицы можно говорить бесконечно. Но сейчас — о Левиной бабушке.

1

Стройная сосна (идиш).

Левина бабушка — человек любвеобильный. Она любит поесть и поспать, любит разводить цветы и домашних животных, любит посплетничать и почитать, обожает сериалы и передачу «Жди меня». Но самая большая ее страсть — делать покупки. О-о! Тут ее фантазии нет предела. Лева с мамой строго следят за бабушкой, чтоб она не вышмыгнула из дому, — иначе купит что-нибудь невероятное, что потом усложнит жизнь семье и соседям. Соседи тоже бдят.

— Браславские! — кричат соседи. — Ваша бабушка помчалась в город! С сумкой! — предупреждают они.

В последний раз ее послали за новыми занавесками для кухни. Бабушка вернулась через два часа, купив вислоухого шотландского кота, парочку печальных попугайчиков-неразлучников, черепаху и хомяка — прожорливого, высокомерного, эгоистичного и пронизывающе-вонючего.

Хомяка отнесли назад, попугайчиков подарили детскому садику, черепаху забрал дядя Рубен. Вислоухий шотландский кот Чипся приглянулся, полюбился и остался жить у Браславских.

Ой, какой это оказался забавный котейка! Друг и философ, защитник и нежное дитя. Его ушки были всегда прижаты к голове как пришитые — словно у старой, видавшей виды шапки-ушанки. Он заглядывал в глаза собеседнику, вертел головой, погавкивал, шипел и рычал на чужих, спал только на спине и сидел на пятой точке, как человек. Бабушка даже боялась, чтобы у него не образовались седалищные мозоли, как у павиана. А главное — он пел! К репертуару подходил избирательно. Например, любил подпевать Паваротти и хору мальчиков. «Па-а-нис анжеликус!..» — подвывал Чипся, сидя на хвосте у магнитофона, вытянув вперед длинные, как у рыси, задние лапы.

И вот однажды Чипся заболел. Он стал чихать и кашлять. Кашлял громко, надсадно, как старик. Засопливел и перестал петь.

Все жалели Чипсю и давали советы. Дядя Рубен авторитетно заявил, что надо поить его козьим молоком. Леву послали на рынок.

Он бродил вдоль прилавков и безо всякой надежды искал козье молоко. На углу, где цыганский мальчик играл на гармошке и голосил про незаконнорожденную дочь прокурора, Лева увидал усталого мужичка с небольшим бидоном. Рядом был привязан маленький лобастый козленок. Прикрыв глаза, козленок вопил, как пожарная сирена, явно получая от этого удовольствие. Лева купил у мужичка козьего молока и еще подумал: неужели в нашем городе найдется человек, который купит и этого сумасшедшего соловья?

Ха! Лева совсем не учел свою бабушку. Он побродил еще по рынку, а когда свернул на родную улицу, услышал знакомый вопль. Еще не веря ушам, он прибавил шагу — и вскоре убедился, что давешний козленок растерянно стоит у них во дворе, а Чипся в своей шапке-ушанке гостеприимно отирается у его ног, отчего тот орет еще пронзительнее.

После скандала в семье Лева поволок козленка обратно на рынок. Конечно, мужичка найти не удалось. Наверняка он, счастливый, в это время уже удирал пешком в свое село, с изрядной суммой денег и пустой пыльной торбой, обгоняя маршрутные автобусы.

Козленка назвали Глафирой. Дядя Рубен авторитетно, как всегда, заявил, что это коза мегрельской породы. У нее было грустное, обиженное личико, кудрявый лобик, крохотные рожки, глаза цвета дождя и вредный нрав. Поселили ее в сарайчике для бабушкиных садовых инструментов. Она верещала как резаная с утра до вечера. Но как только бабушка ее отвязывала — умолкала и немедленно исчезала. Оказывается, прямиком топала во двор к Милочке и там ела бегонии и другие красивые цветы.

Мила долго терпела и стеснялась говорить Леве о проказах его козы. Но однажды Глафира по дереву забралась на крохотный Милочкин балкон и стянула с веревки все Милочкино белье. Самое страшное, что, испытывая особое расположение к Чипсе, коза притащила ему пожевать некоторые Милочкины предметы туалета, беленькие и кружевные. Следом бежала Милочка и требовала отдать. Лева, рискуя собственным животом, поскольку у мегрельской козы Глафиры уже выросли саблевидные рога, отобрал у нее Милочкино бельишко и пошел провожать Милу в конец улицы к ее дому, извиняясь и оправдываясь. Он рассказывал Милочке о флюэнтах и флюксиях, неловко комкая в руках ворох изжеванных козой трусиков. Дядя Рубен ворчал с порога своего магазинчика, сопереживая и давая советы: «Левик! Вах! К дэлу пэрэходы! К дэлу!..»

Время шло. Браславские продолжали покупать козье молоко на рынке — для Чипси и для Глафиры. Бабушка стригла Глафиру и вязала носки из козьего пуха. А Глафира продолжала ходить к Миле. Ела цветы, сандалии, оставленные у входа, жевала белье, вывешенное на просушку. Часто топталась под Милочкиными окнами вместе с Чипсей и слушала музыку; иногда Глафира и Чипся подпевали. Милочка сердилась и звонила Леве. Лева прибегал, забирал козу, кота, а потом приходил извиняться — он был очень воспитанный юноша.