Кенилворт

Приказание было выполнено, и Тресилиан и Варни появились в зале. Первый взгляд Варни бросил на Лестера, второй — на королеву. В глазах королевы он уловил признаки близящейся грозы, но из унылого вида своего покровителя он не мог извлечь для себя указаний, каким курсом вести свой корабль к решающей схватке. Затем он увидел Тресилиана и сразу понял всю опасность своего положения. Но Варни был в такой же степени дерзок и сообразителен, как хитер и неразборчив в средствах. В грозящий гибелью момент он оказался умелым кормчим и полностью отдал себе отчет в тех выгодах, которые сумеет получить, если вызволит Лестера из беды, а также в той страшной бездне, которая, разверзнется перед ним, если ему это не удастся.

— Верно ли, что вы, любезнейший, — сказала королева, устремив на него пронзительный взгляд, который способны были вынести лишь немногие, — что вы соблазнили и навлекли позор на молодую, знатную и воспитанную девицу, дочь сэра Хью Робсарта из Лидкот-холла?

Варни преклонил колено и с видом глубочайшего раскаяния подтвердил, что «между ним и мисс Эми Робсарт действительно имели место некоторые любовные взаимоотношения».

Лестер весь вспыхнул от негодования, когда услышал такое признание своего подчиненного. На мгновение им овладела решимость выступить вперед и, прощаясь навсегда с двором и милостью королевы, поведать всю историю своего тайного брака. Но он взглянул на Сассекса, и мысль о торжествующей улыбке, которая зазмеится на его губах при таком признании, наглухо запечатала его собственные уста.

«Не теперь, во всяком случае, — подумал он, — и не в присутствии королевы доставлю я ему такое великолепное торжество».

И, крепко сжав губы, он стоял, полный самообладания и твердый духом, вслушиваясь в каждое слово Варни и полный решимости скрывать до конца тайну, от которой зависело его блистательное положение при дворе. Между тем королева продолжала допрос Варни.

— Любовные взаимоотношения! — повторила она его последние слова. — Какие же это взаимоотношения, негодник ты этакий? Почему было не попросить руки этой девицы у ее отца, раз ты полюбил ее по честному и по-хорошему?

— С позволения вашего величества, — ответил Варни, все еще стоя на коленях, — я не осмелился сделать это, ибо отец обещал ее руку некоему знатному и благородному джентльмену. Я отдаю ему справедливость, хотя знаю, что он ненавидит меня. Это — мистер Эдмунд Тресилиан, которого я сейчас вижу в этой зале.

— Ах, вот как! — воскликнула королева. — А какое имели вы право заставить эту простодушную дурочку нарушить контракт, заключенный ее достойным отцом, из-за ваших любовных взаимоотношений, как вы их дерзко и самоуверенно именуете?

— Государыня, — ответил Варни, — бесполезно оправдываться своей чисто человеческой слабостью перед судьей, которому она неведома, или любовью — перед той, кто никогда не уступала страсти…

Тут он примолк на мгновение, а затем добавил очень тихо и робко:

— Внушаемой ею всем другим!

Елизавета сделала вид, что нахмурилась, но невольно улыбнулась и ответила:

— Ты удивительно наглый плут. Ты женат на этой девушке?

Лестера волновали такие сложные и болезненно-острые чувства, что ему казалось, будто вся его жизнь зависит от ответа Варни. А тот, после минутной, на этот раз уже подлинной нерешительности, ответил:

— Да!

— Ах ты негодяй, лживый негодяй! — воскликнул Лестер, придя в ярость. Но он не в силах был добавить ни слова к фразе, которую начал с таким неистовым пылом.

— Нет, милорд, — вмешалась королева, — мы оградим, с вашего разрешения, этого человека от вашего гнева. Мы еще не закончили с ним разговора. Так вот, знал ли ваш хозяин, лорд Лестер, о вашей проделке? Говори правду, приказываю тебе, и я сама поручусь за твою безопасность, кто бы тебе ни угрожал.

— Всемилостивейшая государыня, — сказал Варни, — если говорить правду, как на духу, то милорд-то и был всему причиной.

— Ах ты подлец, ты хочешь предать меня? — крикнул Лестер.

— Продолжай, — быстро сказала королева, обращаясь к Варни, залившись румянцем, со сверкающими глазами, — продолжай. Здесь не повинуются ничьим приказам, кроме моих.

— Они всесильны, государыня, — ответил Варни, — и от вас не может быть тайн. Но мне не хотелось бы, — добавил он, озираясь кругом, — говорить о делах моего господина в присутствии чужих ушей.

— Отойдите в сторону, милорды, — приказала окружающим королева. — А ты продолжай. Какое отношение имеет граф к твоей мерзкой интриге? Только смотри, милейший, не клевещи на него!

— Я далек от стремления опорочить своего благородного покровителя, — возразил Варни, — но вынужден признать, что какое-то глубокое, всепоглощающее, хотя и тайное чувство недавно овладело им, отвлекло его от домашних забот, которыми прежде он занимался с такой священной тщательностью, и дало нам возможность совершать разные проступки, которые, как вот в этом случае, отчасти позорят и его самого. Без этого я не имел бы ни возможности, ни досуга совершить проступок, навлекший на меня его немилость — самую тяжелую, какую только возможно, если не считать, конечно, еще более ужасного гнева вашего величества.

— И только в этом смысле, и ни в каком ином, причастен он к твоей вине? — спросила Елизавета.

— Конечно, государыня, ни в каком ином, — подтвердил Варни. — Но с тех пор, как с ним что-то стряслось, он уже сам не свой. Взгляните на него, государыня, как он бледен, как весь дрожит. Как все это непохоже на его обычные манеры, полные величия! А почему, скажите, ему бояться вашего величества? Ах, государыня, все началось с той минуты, как он получил этот роковой пакет!

— Какой пакет и откуда? — живо спросила королева.

— Откуда, государыня, не могу догадаться. Но я его приближенный и знаю, что он с той поры носит вокруг шеи идущий до самого сердца локон, на котором подвешен крохотный золотой медальон в форме сердца. Когда граф один, он с ним разговаривает, не расстается с ним даже во сне… Никакой язычник не поклоняется так усердно своему идолу!

— Ты плут, сующий нос не в свои дела, если ты так подглядываешь за своим господином, — сказала Елизавета, покраснев, но не от гнева, — да вдобавок и болтун, если рассказываешь о его безумствах. А какого цвета локон, о котором ты тут мелешь какую-то чепуху?

Варни ответил:

— Поэт, государыня, назвал бы его нитью из золотой ткани, сотканной Минервой. Но мне кажется, что он светлее даже чистейшего золота и скорее, пожалуй, похож на последний солнечный луч на закате тихого весеннего дня.

— Ну, знаете, вы сами поэт, мистер Варни, — с улыбкой сказала королева. — Но я не могу с такой быстротой улавливать ваши редкостные метафоры. Взгляните на этих дам, есть ли, — тут она приумолкла, стараясь принять совершенно равнодушный вид, — есть ли среди них такая, у кого цвет волос напоминает этот локон? Не любопытствуя, конечно, насчет любовных тайн лорда Лестера, я хотела бы все-таки узнать, какие локоны похожи на нить из ткани Минервы или… как это вы сказали… на последние лучи майского солнца.