Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера
Шрифт:
И вот, как только подвернулся случай, он тихонько вышел из мельницы и прокрался во двор, огляделся – и заметил, что конь студентов привязан к дереву за мельницей. Вот мельник подходит, отвязывает его и снимает уздечку. Конь, почувствовав свободу, принимается нюхать воздух, а потом, заржав: «И-и-и-го-го!» – уносится галопом к болотам, где бродят дикие кобылицы. Довольный мельник вернулся к Джону и Алану. Разумеется, про коня он им ничего не сказал – только посмеивался и шутил с ними, пока трудился над помолом. Вот наконец все зерно было отлично перемолото, а мука ссыпана в мешок – всё по-честному, без обмана. Тут Джон отправился во двор. Он огляделся по сторонам, ища глазами коня. И вдруг…
«Черт! Коня-то нет! Алан, черт подери, скорей сюда! Мы упустили деканова коня!»
Алан тут же позабыл про зерно и про муку, позабыл,
«Куда ж он удрал?» – прокричал он Джону.
«А мне почем знать?»
И тут откуда-то, запыхавшись, выбежала жена мельника.
«Этот ваш жеребец, – проговорила она, – ускакал к кобылицам на болота. Видно, вы его плохо привязали. Крепче надо было!»
«Давай побросаем тут мечи и побежим за ним, – предложил Джон. – Я уж сумею его удержать. А от нас двоих ему не уйти. Чего же ты его в сарае не запер, олух?» И они оба помчались в сторону болот.
Как только они убежали, мельник отсыпал полбушеля муки из их мешка и велел жене испечь из нее хлеб.
«Их еще долго не будет, – сказал он. – Выходит, мельник-то школяра перемудрит! Ладно, пускай рыщут. Пускай ребятки потешатся. – И расхохотался. – Нелегко им будет жеребца своего сыскать!»
А двое студентов бегали туда-сюда по болотам и пытались поймать коня. Они кричали: «Стой! Стой!» и «Сюда, малыш! Сюда!» Они кричали друг другу: «Подожди! Назад зайди!» и «Свистни ему. Давай!» Но, сколько они ни старались, скотина никак не давалась им в руки. Очень быстроногий был конь. Только ночью наконец удалось им поймать его, да и то потому, что он в овраг угодил. Жеребец утомился. А они-то как устали! Совсем вымотались да вдобавок под дождем вымокли.
«Это ж надо, – сказал Джон. – Теперь над нами все смеяться будут. Пропало наше зерно! Мы оба промокли до нитки. И оба околпачены. Декан с нас три шкуры сдерет. Да и остальные школяры. А про мельника и говорить нечего. Вот сейчас увидим».
И они поплелись обратно на мельницу, не выпуская коня. Мельник сидел у очага. Уже наступила кромешная тьма, и пускаться в обратный путь им было нельзя. Поэтому они попросили мельника покормить их ужином и предоставить им ночлег. Разумеется, они обещали заплатить за это.
«Коли в моем бедном жилище найдется свободное местечко, – сказал мельник, то оно – ваше. Дом у меня маленький, но вы-то, ученые, умеете ловко спорить и убеждать. Вы все что угодно способны доказать своей риторикой! Ну, так докажите, что двадцать квадратных футов равняется квадратной миле!»
«Ладно, Симкин, – ответил ему Джон, – ты все верно говоришь. Даже не знаю, что тебе и ответить. У нас на севере есть такая поговорка: у всякого человека на выбор есть только две вещи. Или он принимает все как есть – или делает все по-своему. Но, сказать тебе по-честному, Симкин, мы жутко вымотались и чертовски хотим жрать. Нам нужно поесть и попить. Дай нам хлеба и мяса – или чего угодно, – а мы охотно за все заплатим. Гляди! Вот серебряные монеты. Я же знаю – на пустую руку сокол не летит».
И тогда мельник послал дочку в город – за хлебом и пивом. А еще он зажарил гуся. И позаботился привязать жеребца понадежней, чтобы опять не удрал. Потом он постелил им в собственной спальне – все как положено: тюфяк, чистые простыни и одеяла. Эта постель была футах в десяти от его собственной кровати, но куда бы еще он положил Алана с Джоном? Других-то покоев у него в доме не было. Но вот что любопытно: дочка мельника спала в этой же самой комнате.
И вот мельник и его гости ели и пили, разговаривали и пили до самой полуночи. А потом отправились спать. Мельник к тому времени уже был сильно пьян; его лысина сделалась красной, будто свекла. И вдруг он весь побелел, как будто блевать собрался. Он обливался п'oтом, рыгал, а потом захрипел, как простуженный или астматик. Жена его тоже улеглась спать рядом с ним. Она, хоть тоже изрядно набралась, оставалась весела и хихикала. Их младенец лежал в колыбельке, стоявшей у изножья кровати, чтобы его можно было покачать ногой или быстро приложить к груди. Когда студенты осушили все до последней капельки, пора было ложиться спать. Молодая дочка мельника забралась к себе в постель. То же самое сделали Алан с Джоном. А что, как вы думаете, было дальше?
Мельнику и его жене не понадобилось снотворного. Еще чего! Он так упился, что булькал и рыгал во сне, как лошадь; вдобавок, он громко пускал
ветры. Жена от него не отставала – только по сравнению с мужниным басом она испускала газы дискантом. Кроме того, оба храпели. Боже, как они храпели! Как только крыша не обрушилась!Алан заснуть не мог от всего этого шума. Он пихнул Джона в спину.
«Джон! – позвал он его. – Ты спишь?»
«Спал».
«Ты когда-нибудь слыхал такой шум, а? Будто землетрясение, даже хуже! Вот так ночные серенады! Чтоб на них все хвори разом напали! Никогда не слыхал такой мерзкой трескотни. Ну, так я им отплачу за этот храп и этот пердеж! Пускай сегодня я не засну – зато кое-что другое сделаю. Знаешь что, Джон? Я сейчас пойду и перепихнусь с их дочерью. Тут и закон на моей стороне. А что? Ты читал указ, где говорится, что если человек в каком-то одном пункте потерпел ущерб, он может возместить его в каком-нибудь другом? Я нисколько не сомневаюсь, что мельник нас обдурил с зерном, не говоря уж о прочей ерунде. Никакой компенсации за этот ущерб он нам не предложил – а раз так, то я сам приобщусь к мельникову добру. Я наложу арест на эту девицу».
«Хорошенько подумай! – отозвался Джон. – Этот мельник – опасный тип. Если он проснется и застукает тебя с поличным, тебе несдобровать. Он нас обоих отделает».
«Да начхать мне с высокой колокольни! И с мельницы тоже».
И он тихонько встал, тихонько прокрался к постели, где лежала молодая девушка. Она крепко спала, а он подобрался к ней так близко, что она даже ойкнуть не успела. Даже глаз раскрыть не успела. Но она не стала говорить: «нет-нет, не надо». Нет-нет. Они мигом взялись за дело. Что ж, позабавься хорошенько, Алан, а я пока вернусь к Джону.
Он лежал и слушал, как те возятся. Минут через пять ему уже надоели их стоны и вскрики. «Что ж это такое, – сказал он сам себе. – Что я тут делаю, один-одинешенек, пока Алан себя ублажает почем зря?
Вот же, не побоялся – и теперь снимает сливки. А я валяюсь тут, как мешок с дерьмом. Когда он будет рассказывать обо всем этом в колледже – меня, пожалуй, ребята растяпой сочтут. Ну, вот что. Я последую его примеру. Удача сопутствует смелым».
И он тихонько встал с постели и подошел к колыбельке с малышом. Он осторожно поднял ее и перенес, поставив в ногах собственной постели. А потом стал ждать. Через пару минут жена мельника перестала храпеть, поднялась и ушла помочиться. Вернувшись в спальню, она принялась нашаривать в темноте путь, уже собралась улечься в кровать, но тут поняла, что в изножье нет колыбели. «Господи! – подумала она. – Вот так шутка! Чуть к школярам в постель не угодила. Что бы тогда приключиться могло, а?» И мельничиха продолжала шарить в темноте, пока не нашарила колыбельку; потом нащупала постель и решила, что уж теперь-то не ошиблась. Ведь колыбель-то на месте, верно? Ни зги не видать, к тому же хмель из головы еще не выветрился. И вот она ложится рядом со школяром и собирается уснуть. Но Джон не дал ей больше спать. Он перевернулся, залез на мельничиху и начал ее обрабатывать. Ох, как он усердно трудился! Как молотил! Будто одержимый. Она уже много лет не получала такого удовольствия. Ну, вот так двое северян чудесно проводили время, пока не запели петухи. Значит, и рассвет не за горами.
Алан утомился – не то слово. Он ведь всю ночь трудился. Он прошептал дочке мельника:
«Прощай, цыпочка! Мне нельзя тут оставаться. Солнце восходит. Но послушай: где бы я ни был, что бы я ни делал, клянусь тебе перед Богом: ты будешь моей милой».
«Да, любимый, – отвечала она ему. – Желаю тебе всего хорошего. А пока ты не ушел, я хочу сказать тебе кое-что. Когда будешь проходить мимо мельницы, загляни в правый угол за дверью. Ты увидишь там каравай, испеченный из полбушеля. Мы с матерью его испекли из той муки, что украл у тебя папаша. Клянусь тебе Богом, мне жаль, что так вышло». – Тут она чуть не расплакалась.
Алан встал и подумал: «Лягу-ка я рядом с Джоном, прикорну немножко». И он стал красться по комнате, пока не наткнулся на колыбель. «Ну и нажрался же я! А может, голова пошла кругом от этой постельной возни, – сказал он сам себе. – Это же не та кровать! Здесь люлька стоит. Еще не хватало улечься рядом с мельником и его женой! Вот эта, наверно, моя». И он прокрался к другой кровати, где по-прежнему спал в одиночку мельник. Алан думал, что там лежит Джон, – и конечно же он улегся рядом с мельником. Хуже того. Он обнял мельника за шею и стал шептать ему на ухо: