Кентерберийские рассказы

Как трубный грохот, громыхает голос,

Венок лавровый вкруг его главы

Пленяет свежей зеленью листвы.

А на деснице держит он для лова

Орла лилейно-белого ручного.

Сто рыцарей владыке служат свитой;

Все – в латах, но с главою непокрытой.

Все пышностью похвастаться могли:

Ведь графы, герцоги и короли

Сошлись, чтоб защищать любовь и честь

И рыцарство на высоту вознесть.

Ручные львы и барсы там и тут

Во множестве вслед за царем бегут.

Так весь синклит владетельных господ

В воскресный день сошелся у ворот

И на заре вступает в город сей.

Достойный герцог и герой Тезей,

Введя их всех в свой стольный град Афины

И посадивши каждого по чину,

Всех угощал и не жалел хлопот,

Чтоб всем достойный оказать почет.

И было мненье общее гостей,

Что мир не знал хозяина щедрей.

О музыке, об услуженье в залах,

О всех подарках для больших и малых,

О пышности Тезеевых хором,

О том, как разместились за столом,

Какая дама всех красой затмила

Иль пеньем, пляской, или говорила

Про жар любви чувствительнее всех,

И сколько было соколиных вех,

И сколько псов лежало под столом, -

Ни слова вам я не скажу о том.

Я к самой сути перейти спешу

И вашего внимания прошу.

Под воскресенье ночью Паламон

Услышал ранний жаворонка звон;

Хоть до зари еще был час-другой,

Но жаворонок пел, и наш герой

С благоговеньем в сердце, духом бодр,

Для богомолия покинув одр,

Пошел к богине, что царит в Кифере,

Сказать иначе, к благостной Венере.

В час, посвященный ей, герой пошел

К арене, где стоял ее престол,

И, в скорби сердца ставши на колени,

Излил поток смиреннейших молений:

«Краса красот, владычица всех стран,

Юпитерова дщерь, чей муж – Вулкан!

Ты радуешь вершины Киферона!

О, ради давней нежности к Адону, [88]

На горький плач мой с жалостью взгляни,

88

Адон – Адонис, по преданию, прекрасный юноша, любви которого добивалась Венера.

К смиренной просьбе слух свой преклони.

Увы! я слов достойных не найду,

Чтоб описать тебе свою беду.

Ах, сердце мук моих не выдает,

Я так смятен, что слов недостает.

Пресветлая, меня ты пожалей!

Ты знаешь злую скорбь души моей.

Все мудро взвесь и помоги, богиня!

Тебе клянусь, что я готов отныне

Всей силою служить одной тебе

И с девственностью в вечной жить борьбе,

Я в том клянусь, но помоги сперва.

Я взял оружье не для хвастовства

И не прошу на завтра ни победы,

Ни почестей, ни славы-непоседы,

Что вверх и вниз колеблется волной, -

Владеть хочу Эмилией одной,

До самой смерти только ей служа.

К ней путь мне укажи, о госпожа!

Мне все равно, как мы закончим прю:

Они меня иль я их поборю,

Лишь деву мне бы сжать в тисках объятий!

Ведь сколь ни властен Марс, водитель ратей,

Но в небе ты владеешь большей силой:

Коль ты захочешь – завладею милой,

Век буду чтить я храм твой за победу;

Куда я ни пойду и ни поеду,

Тебя не поминать я не смогу.

Но если ты благоволишь к врагу,

Молю, чтоб завтра погрузил копье

Арсита в сердце бедное мое.

Мне все равно, пусть я паду убитый,

Раз под венец она пойдет с Арситой.

Не отвергай моленья моего,

Дай мне Эмилию, о божество!»

Свою молитву кончил Паламон,

И вслед за тем богине жертву он

Принес, прежалостно верша обряды,

О коих мне повествовать не надо.

И вдруг… качнулась статуя богини

И знак дала, что в силу благостыни

Услышан голос был его в сей раз.

Хоть знак отсрочивал блаженства час,

Но знал он: вняло божество мольбе,

И радостный вернулся он к себе.

Неравных три часа минуло там

С тех пор, как он пошел в Венерин храм.

Тут встало солнце, и Эмилья встала

И дев своих с собою в путь собрала.

Во храм Дианы шествуют девицы,

Неся огонь зажженный для божницы

И разные куренья и покров

Для принесенья жертвенных даров,

И мед в рогах – и все, что только надо

По правилам старинного обряда.

Дымится убранный роскошно храм…

Благочестивая Эмилья там

В воде проточной тело искупала…

Не смея выдать тайну ритуала,

О нем лишь краткий сделаю отчет,

Хотя подробностей тут каждый ждет;

В них нет для благомыслящих вреда,

Но сдержанным быть лучше иногда.

Волос блестящих расчесав поток,

Дубовый зеленеющий венок

На них она надела, а потом

Два пламени зажгла над алтарем

И все обряды в том свершила виде,

Как описал их Стаций [89] в «Фиваиде».

Смиренья бесконечного полна,

Диане так промолвила она:

«О ты, богиня зелени лесной,

Ты видишь море, твердь и круг земной,

С Плутоном правишь в мрачной глубине.

Все мысли, все желания во мне

Ты знаешь уж давно, богиня дев!

Не дай познать мне месть твою и гнев,

Которыми, богиня, Актеона

Ты покарала зло во время оно.

Хочу я девой круг свершить земной,

89

Стаций Публий Папиний (61 – 96 гг. н. э.) – римский поэт, автор двух больших эпических поэм: «Фиваида» и «Ахиллеида».

Не быть ничьей любезной иль женой:

В твоей я свите (знаешь хорошо ты)

Люблю свершать веселую охоту;

Меня влечет бродить в лесной чащобе,

А не детей вынашивать в утробе,

И не ищу я близости к мужчине.

Ведь ты сильна, так помоги ж мне ныне

Во имя сущности твоей трехликой! [90]

Вот Паламон, что полн любви великой,

И вот Арсита, что зачах любя.

По милости им дай, молю тебя,

Покой и дружбу снова обрести,

90

Диана – богиня трехликая: Луна на небе, Диана, или Люцина, на земле, Геката, или Прозерпина, в подземном царстве.