Керенский. В шаге от краха

— Хорошо, я вас понял. Давайте я не буду вас разубеждать своими словами. Лучше всего переменить ваше мнение мне удастся исключительно делами. Вы это быстро поймёте. Я вас ни в чём стеснять не буду, и на первое время обеспечу денежными средствами. Дальше, надеюсь, вы сможете перейти на самоокупаемость. А, кроме того, я не собираюсь афишировать своё присутствие в этой газете. Даже статьи, которые я решу опубликовать в ней, планирую делать под псевдонимом.

— И каким же?

— Ну, скажем, «Гость из будущего».

— Что же, оригинально. А как бы вы тогда хотели назвать газету?

— Ммм, пускай будет… Нужно понятное всем и хлёсткое название. В русском языке много хороших и интуитивно понятных слов, но, к сожалению, они почти все заняты. «Правда» уже есть, «Известия» тоже. Хорошо бы назвать «Родиной», но и это название уже есть. Тогда пусть будет «Глас народа». И понятно, и хлёстко, как вам?

— Неплохо, но вы должны знать мои убеждения.

— Это какие же?

— Я за Россию, за русских!

— В смысле? — Керенский удивился такой постановке вопроса.

— Меня называют русским националистом и это в высшей степени так. Я не боюсь замалчивать эту проблему.

— Вы что имеете в виду? — снова не понял Керенский.

— Понимаете, нация — это когда люди чувствуют себя обладателями своей страны, её хозяевами. Но сознавать себя хозяевами могут только граждане, люди обеспеченные в свободе мнения и в праве некоторого закономерного участия в делах страны. Если нет этих основных условий гражданственности, нет и национальности.

— Гм, — Керенский не знал, что сказать на эти слова.

— Вы ведь умный человек, господин… О! Простите, товарищ Керенский! Государство принадлежит тому народу, душа и тело которого вложены в территорию. Если мы будем представлять инородцам равные с нами права, то они будут использовать их не для обустройства общего дела, а в интересах своих собственных дел. При этом они будут для этого устройства всячески разобщать основной народ, оставаясь между собой тесно сплочёнными в общины, диаспоры и прочее.

Керенский задумался. Он никогда не слышал о Меньшикове. Да и как бы он о нём услышал, если того расстреляли на Валдае в числе одних из первых. Это был 1918 год, и все произошло на глазах его трёх малолетних детей. Имя Михаила Осиповича было давно затоптано в болото коммунистической действительности. А его палачи сгинул в проклятом тридцать седьмом.

— Но вас же не услышат. Вокруг свобода, братство, интернационализм, китайцы, венгры и прочие туркестанцы, ну и так далее.

— Вы абсолютно правы, но я буду всё равно пытаться, пусть и из последних сил, чтобы достучаться до сердец и умов. Я хочу вам объяснить. Понимаете, я не восстаю против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента иноплеменников, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Я восстаю лишь против массового их нашествия, против заполнения ими наших государственных и культурных позиций. Я протестую против идущего заселения России нерусскими племенами, против постепенного отнимания у нас земли, веры и власти… Несчастие России не только в государственных должностях. Не менее тяжелое засилье инородчины идет в области общественного и частного труда. Разве самые выгодные промыслы не в руках чужих людей? Значит, они талантливее русских, если берут верх, так говорят… Какой вздор! В том-то и беда, что инородцы берут вовсе не талантом. Они проталкиваются менее благородными, но более стойкими качествами: пронырством, цепкостью, страшной поддержкой друг друга и бойкотом всего русского. (М.О. Меньшиков). (Дорогой читатель, это не мои мысли, это всего лишь цитата великого русского человека, сказанная сто с лишним лет назад.)

Сказать, что Керенский был в шоке, это значит, ничего не сказать. Вот ведь человек, сказал, как сквозь столетие посмотрел, и ведь ничего не добавить и не убавить. Все правда святая.

— Хорошо, организовывайте газету, я помогу вам, чем смогу. Не знал про вас я этого. Вы меня убедили. Я не против, но не надо выпячивать это так откровенно. Тоньше надо действовать, тоньше, уважаемый Михаил Осипович, а то убьют! Вы согласны возглавить новую газету «Глас народа»?

— Да, я подумаю.

— Прекрасно! Я с вами свяжусь. Не смею вас больше задерживать.

Уже уходя, Меньшиков обернулся и спросил.

— Вы будете бороться за власть. Я это вижу по вашим глазам. Но я хотел бы задать вам прямой вопрос. Вы будете биться за Россию или за интернационал?

Керенский отвёл глаза и нехотя буркнул: — За Россию! Интернационал и толерантность мне не интересны.

— Тогда я согласен. Вы должны помнить, что нельзя великому народу отказываться от элементарной необходимости иметь национальную власть. Это суровая необходимость.

И, плотно прикрыв за собой дверь, Меньшиков ушёл.

Глава 3. Протопопов

"Ни один народ не поддается так легко влиянию и внушению, как народ русский." Морис Палеолог.

Четвёртое апреля выдалось хмурым и неприветливым, и такой же была в этот день супруга Керенского, угрюмо собиравшая вещи для отъезда. Благодаря помощи обер-прокурора Синода и собственно революции, бракоразводный процесс у четы Керенских прошёл легко и безболезненно. Никто не ругался, но настроение у Ольги Львовны было тягостным.

Отъезд супруги был назначен через два дня, и всё это время она лила слёзы и хлюпала носом, собирая вещи. Втайне она радовалась, что Керенский перестал поддерживать отношения с её двоюродной сестрой Еленой. Он вел себя так, как будто бы её и не знал. В тоже время Ольга Львовна сама себя одёргивала, справедливо полагая, что эта радость преждевременная.

Всё же мысль, что она у Керенского единственная женщина, грела её чуть ли не больше, чем счёт в банке, реквизиты которого она держала в руках. Банк был Финский, как и вокзал, с которого она собиралась уехать поездом в Гельсингфорс. Дальнейший путь вёл Ольгу Львовну в Швецию, а затем в Испанию. Кроме банковского счета, муж выдал ей большую сумму золотыми монетами. Но много их взять с собой было весьма проблематично из-за тяжелого веса.

Была у Ольги Львовны и иностранная валюта. Финские марки, шведские кроны, американские доллары и английские фунты. Испанских песет не было, но в любом банке ей бы обменяли эту валюту по твёрдому курсу.

На новом месте, возможно, будет проблема с языком, но деньги творят чудеса и найти на первое время переводчика или русскоговорящую прислугу было всё-таки возможно.

Вздохнув, она снова стала собираться, укладывая теперь уже детские вещи. Саша был прав, оставаться в городе страшно. Не просто страшно, а очень страшно. Люди были растеряны, горожане ненавидели захвативших власть социалистов, наглых солдат и угрожающих всем и вся вооружённых матросов. Февралистов многие презирали, а общий тон можно было назвать элементарной растерянностью.

Революция произошла так быстро и с таким размахом, что никто к ней просто не был готов. Ах, как хорошо было ругать сложившийся порядок. Как хорошо было кулуарно обсуждать недостатки Николая II и всего самодержавия. Это было, в конце концов, модно. Европа сочувствовала социалистам и всячески поддерживала их за границей. В воздухе отчётливо пахло новым миром. Миром свободы, равенства и демократии. Об этом Ольга Львовна бесконечно дискутировала со своими подругами, такими же социалистками, как и она.