Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
Шрифт:
Когда же вдоль стены мощно ударили закованные в панцири славы, среди конкордийцев началась паника.
Нет, они ещё отбивались, они пятились, а не бежали (да и куда можно бежать в таком стеснении?) – но это уже ничего не значило. Каждый бился за себя, забывая помочь соседу. Их убивали очень быстро: так тает льдина, брошенная в кипяток…
Андроник Левкой выслушал гонца, потом посмотрел на солнце. Солнце поднялось над лесом на палец вытянутой руки.
– Пора, – сказал он.
Адъютант повернулся к флагштоку и потянул за реп. Огненное лёгкое полотнище начало подниматься, развертываясь под слабым утренним бризом.
Тут же забили барабаны. И полки, подобравшиеся по пепелищам пригородов почти вплотную к стене, встали и пошли вперёд – по штурмовой лестнице на двадцатерых.
В них летели
Уже первой волне нападающих удалось кое-где зацепиться за гребень и даже ворваться в город.
Клинья, вбитые в окружённую на рассвете группу, почти сошлись – славы, наступающие с севера и юга, уже друг друга видели, – когда прозвучал сигнал: "По местам!" И они подчинились этому сигналу, метнулись назад на стены, но там – были чужие…
И всё же защитники продолжали сопротивляться.
В восемь двадцать открылись ворота. Теперь участь города была решена.
Но почти до самого вечера славы и горожане дрались за казематы, за кварталы, за отдельные дома и наконец за подвалы. Город охвачен был пожарами, местами просто нечем было дышать, гибли лошади и пытались ползти люди; с неба падали головни, горящие книги, мёртвые голуби. Темнота так и не наступила. А около полуночи чудовищный взрыв встряхнул землю и стоящих на ней людей: взлетел на воздух арсенал, имевший на полгода огневых и взрывчатых припасов…
Но и в этом огненном аду шёл грабеж, и за стенами вырастали горы вынесенных вещей. Пленных же было немного. Говорили про подземный ход, ведущий куда-то: то ли за море, то ли за горы. Изумлялись: это сколько же идти…
Плохо видимые, на окраине освещённого пожаром пространства, кружили в небе несколько исполинских птиц. Не видно было, есть ли на их спинах всадники – или же это осиротевшие твари пытаются отыскать своих хозяев.
Кузня
Саня проснулась, готовая куда-то бежать, с кем-то сражаться; кипела кровь и стремительно кружилась голова. Но сражаться было не с кем: сводчатый коридор, уставленный койками, местами в два этажа; звуки, обычные в таком скоплении спящих людей: скрип кроватей, похрапывание, бормотание… Саня не могла бы сказать, что вновь теряла память, но минувший сон казался куда важнее и плотнее яви. Сердце всё ещё колотилось.
Она спустила ноги с койки и встала. Это был женский зал… она вообще очень спокойно вспомнила всё, что было после сражения с обезьянами: поездку на грузовике, переправу по подводному мосту, баню, медосмотр, утомительную регистрацию, пресный жирный ужин, расселение… Она ни на что не могла реагировать, просто позволяла перемещать себя. Говорят, у спасшихся от смерти обязательна вспышка эйфории, бешеного безрассудного веселья… но она как-то чересчур быстро проскочила эту стадию – да, там, в грузовике, она смеялась и обнимала спасателей, и сбивчиво им что-то рассказывала, – но уже у реки вдруг загрустила. Может быть, вид спасительного берега был слишком уж мрачный: высокие колья, переплетённые колючей проволокой, и решётчатые башни с площадками наверху, и множество одинаковых длинных сооружений, похожих на врытые в землю исполинские цистерны… и запахи хлорки, креозота и угольной гари…
И всё же везли их туда, куда указывала возникающая в небе – стоило лишь запрокинуть голову и закрыть глаза – стрела. Стены подступали здесь совсем вплотную, буквально рукой достать, а впереди сходились, оставляя лишь узкую щель – но другого пути просто не было.
Встретили их хорошо, хотя и немного настороженно: этим людям приходилось уже встречаться с опасными существами, на первый взгляд похожими на людей. Тот мальчишка на бульваре был из самых незамысловатых. Поэтому их очень внимательно осмотрели, просветили рентгеном и заставили что-то выпить, маслянистое и крайне мерзкое – как выяснилось потом, экстракт из лапок и панцирей каких-то жуков "с той стороны". На людей этот экстракт не действовал, вызывал лишь отрыжку, а оборотни под его воздействием не могли удерживаться в человеческой форме
и превращались немедленно. Тут с ними и кончали посредством огня… Этого Саня и Алексей не знали, сидя рядом за запертой дверью в каменной каморке с очень высоким потолком и решётчатым полом. Пахло мокрой золой.В двери было застеклённое окошечко. Всё время кто-то подходил и заглядывал в него.
Алексей не отпускал её руку, но почти молчал, глубоко задумавшись о чём-то.
Это было страшное молчание. Страшнее, чем перед внезапной близостью или обещанной смертью. В такие мгновения могли рушиться судьбы – и мы бы только отмахивались: пустяк. Боги, живущие внутри нас, что-то наконец решали, и мы, храня ещё ненужную память о свободе и воле, покорно поворачивались и шли, куда велят, униженные внезапным рабством и возвышенные приобщённостью к делам богов…
Может быть, он нарушил бы всё же это молчание, он уже был готов к тому, глаза его выражали отчаяние, – но тут лязгнул засов, откатилась дверь, и двое на пороге – в одинаковых синих комбинезонах с одинаково подвёрнутыми рукавами, а потому и сами как бы одинаковые – сказали: "Ну, выходите, что ли…"
Потом был душ, огромная душевая на три десятка рожков без перегородок, и столовая, где женщины и мужчины сидели за разными столами, а потом их опять пригласили – велели – зайти к какому-то начальству, и там вновь был долгий разговор, отвечал в основном Алексей, Саня кивала или иногда добавляла малосущественную деталь их не настоящего, а подсказанного Картами путешествия. Особенно заинтересовал начальство – в кабинете вначале было четверо, потом число людей увеличилось до семи – способ изготовления взрывчатки. Пока что они не испытывали в ней недостатка, на больших армейских складах её оказалось немало, но эти люди видели и перспективу. В конце концов Алексей сказал, что готов взять этот род деятельности на себя, если ему дадут людей, транспорт и горючее, чтобы обследовать в городе места возможного хранения компонентов. Людей много не пообещали, добровольцев на рысканья по городу найти было нелегко, но транспорт имелся, и горючего хватало – пока что.
Так Алексей приобрёл какую-то неясную ещё ему самому должность в здешней иерархии.
На этом берегу, защищённые от нечисти неширокой рекой и наспех возведёнными укреплениями, укрылись тысяч двести беглецов. Большинство их всё ещё пребывало в посткатастрофическом шоке, но были и те, у кого шок прошёл быстро; они и стали во главе нового общества. В детали Саня не вникала, отупение от пережитого делало своё дело, и казалось, что плохо здесь быть просто не может.
Уединения тут просто не существовало – такие выводы сделали эти люди после нескольких жестоких уроков первых недель нового бытия. Всегда быть на глазах других, особенно новеньким. Экстракт из тараканьих ножек помогал не стопроцентно…
И вот она проснулась на чистой хрустящей простыне, но в каком-то необязательном теле. Села. Что-то происходило вокруг… воздух в блоке был наэлектризован, как перед грозой. Перед жуткой сухой грозой…
Ещё не вполне понимая, что делает, Саня скользнула в джинсы и накинула на плечи полученный здесь светло-серый халат из вафельной ткани. Потом потянулась за ботинками. Ботинки вдруг оказались страшно далеко. Она тянулась к ним и тянулась, а рука, и попавшее в поле зрения колено, и ботинки, и пол из неплотно сбитых реек – всё вдруг подёрнулось ртутной плёнкой, и даже не вполне ртутной, а из жидкого золота, такого же блестящего и подвижного, как ртуть. Перехватило дыхание, и в мышцах наступила мерзкая слабость.
А потом она почувствовала чей-то пристальный взгляд.
Всё кругом будто бы исчезло… то есть нет: оно осталось, конечно, но утратило всякое значение и всяческий смысл. Саня встала. Зажмурила глаза, чтобы избавиться от лишних деталей. Теперь она стояла на мосту, узком мосту без перил. Каменные стены были рядом. А сверху, от чёрного неба в пробоинах звёзд, падали, широко расставив крылья, огромные птицы. Их было без числа. Поверх птиц на неё смотрел страшный глаз. У глаза не было ни век, ни радужки, ни зрачка, ничего – но он был, существовал, его образовывали туманности, звёзды, чернота между звёзд… наверное, он был там всегда, но не каждый мог его увидеть, зато тот, кто увидел, уже никогда не видел на небе ничего иного…