Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II
Шрифт:
Впрочем, и в самих встречных имелось что-то… зелёно-чёрное…
Иногда ей казалось, что память оживает. Что ещё чуть-чуть, и она обязательно вспомнит всё. Однако пробуждались лишь неясные ассоциации – непонятно, чего с чем.
Воздух был чист и прозрачен, солнце светило ярко, дома, стены, деревья, фонари, монументы, прохожие – всё сверкало красками и казалось подчёркнуто резким, но Отрада никак не могла отделаться от чувства, что бродит в густом тумане, вытянув вперёд руки, и не знает, какое чудовище бросится на неё в следующий миг…
Этой ночью она проснулась от удара по лицу и успела не упустить кусочек сна. Ударил её Отец, когда она пыталась отвернуться от
Женщина с трудом повернула голову и посмотрела на Отраду. Во взгляде её полыхало отчаяние. Она разжала запёкшиеся в кору губы и сказала: "Служи ему… верно…"
У неё было лицо Аски. И глаза Аски.
И тут же тихо-тихо внизу закрылась дверь.
Не зная, сон это или явь, Отрада приподнялась. Капли стекали по лицу. По каменной лестнице простучали коготки. В предутреннем полумраке шерсть Аски казалась чёрной, лицо же, напротив, почти светилось. Она подошла к Отраде и совершенно по-собачьи ткнулась ей в руку. Холод прикосновения был пронзительный. Отрада, вздрагивая всем телом, протянула руку и коснулась этого холодного – и твёрдого.
В руку её лёг большой тяжёлый пистолет.
Всё опять повторялось, только чего-то важного – главного – ещё не произошло…
Отрада взяла пистолет в руку. Прикосновения помнятся все… Она уже держала это оружие. Эта чуть потёртая твёрдая кожа на щёчках…
Агат, – почему-то пришло имя. Агат…
Сжалось сердце.
Мелиора. Восток
После чувствительного – и неожиданного – поражения в проклятой азахской деревне саптахский тысячник Епистим Калис, он же волшебник Мум, решил использовать не только свои необыкновенные умения, но и простую военную хитрость. Для этого он отделил от оставшихся у него двух тысяч ста сорока бойцов четвёртую часть, в основном усталых и легкораненых, и отправил их назад, на соединение с главными силами. Оставшихся же – укрыл на сутки в мелком овраге, подёрнул сверху непроницаемой пеленой, и преследующие отходящих конные конкордийские сотни прошли буквально в двух шагах, не заметив никого. И потом он перебрасывал свой отряд лишь ночами, до предела обостряя бойцам зрение и высылая перед ними маленькие светящиеся шарики, чуявшие тропы. С восходом он прятал воинов по перелескам…
Подзорные птицы стаями летали над ними – и не находили. Но чувствовали, наверное, что-то, потому что – летали и летали…
Мум шёл навстречу человеку, которого давно держал под контролем. О котором знал очень многое. Которого мог заставить многое сделать…
Хотя, конечно, не всё.
Ещё до начала этой войны Мум своей волей разослал специально обученных людей по Мелиоре – с тем, чтобы медленно, постепенно, не нажимая – взять важнейших людей в стане противника: кесаревича и кесаревну, генархов, важных военных – примерно так, как начинающий чародей берёт зверей и птиц. С людьми – а особенно с волевыми, да и неплохо охраняемыми людьми – это было, конечно, гораздо труднее сотворить, чем со зверьми и птицами, и почти все его агенты быстро погибли той или иной смертью… почти все. Но не все. Двое добились заметного результата, и если от Венедима Паригория, вероятного жениха кесаревны, можно было временами узнавать кое-что отрывочное, но воздействовать на него было невозможно никак, то потаинник Конрад Астион постепенно стал принадлежать себе самому едва ли на десятую часть. Остальные девять десятых были в руках Мума…
А всё благодаря
тому, что Мум собственноручно пометил потаинника во время смешной довоенной встречи в Порфирии, когда несколько мелиорских шпионов и вояк прибыли в Конкордию по какому-то незначащему поводу – и с очень ясной целью: понюхать воздух.Они его понюхали…
И вот наконец должно было произойти то главное, для чего всё это вообще затевалось.
Через Конрада Мум воздействовал и на его начальника, кошкоголового Юно. Юно был большой хитрец… но сейчас он двигался прямо в приоткрытую пасть дракона. И вёз с собой очень ценный груз.
Мум – именно Мум, у него происходила полная смена личности, обычно по собственной воле, но иногда и самопроизвольно, – стоял у дороги и смотрел на приближающийся отряд. Славы ехали по четверо в ряд, переезжали тёмную невидимую черту, проведённую поперёк дороги золой сожжённой лягушки – и засыпали. Это был странный сон, ничем не проявляющийся наружно, они всё так же сидели в сёдлах и так же тихонько разговаривали, чтобы не уснуть… для них ничего не менялось. Просто то, что будет сейчас происходить с ними, происходить будет во сне – а значит, и по логике сна.
Мум терпеливо дождался, когда вся колонна окажется по эту сторону черты, и махнул рукой.
Раздался низкий рёв, воспринимаемый даже не ушами, а подошвами и подвздохом. Земля вздыбилась и исчезла из-под ног, и Мум в последний краткий миг ясного сознания успел подумать, что это не совсем то, что он хотел сотворить…
Глава восьмая
Мелиора. Азахские земли, село Лаба
Живана уцелела в эту ночь лишь потому, что не смогла уснуть под крышей. Что-то гнётно давило – на грудь, на виски. И, недолго думая, она перенесла постель на открытую веранду.
И здесь, наслаждаясь холодным воздухом с приятной горчинкой полыни и коровников, дымов коптилен и печей, она вдруг испытала необыкновенное чувство, горькое и сладостное одновременно: чувство окончания пути. Она достигла некоей цели, к которой, может быть, и не стремилась. Но, как стрела, она неожиданно глубоко воткнулась во что-то по-настоящему прочное и надёжное… и теперь вздрагивала от нерастраченной энергии полёта.
Это длилось, может быть, минуту. Потом звёзды задрожали, запрыгали, будто были отражением в воде, на которую внезапно дунул ветер. Обрывки неярких радуг появились и пропали. И – стало потрясающе тихо.
А потом закричали коровы и кони. Собачий вой взметнулся…
…и всё покрыло чудовищным громовым раскатом. Живана почувствовала, что катится по земле – будто падает с горы. Потом её долго колотило обо что-то колючее и упругое. Она пыталась встать, но твёрдая почва превратилась в трясину. В плавучий травяной остров. Этим летом она провела сутки на таком острове, и это были очень долгие сутки. Её засыпало землёй – или засасывала земля. Изо всех сил она держалась за то, что подсунул ей случай, за колючее и упругое…
Уши забило наглухо. Из всех звуков мира остался один: утробно рычала земля.
А потом стало светло. Не так, как при восходе солнца, а так, как на пожаре. Светло при светящемся небе.
Землю ещё тошнило. Живана упрямо попыталась встать, теперь утонули лишь ноги, утонули и нашли опору. Не отпуская того, за что держалась, она приподнялась.
Всё вокруг было окутано пылающей пылью. А совсем рядом, испуская невыносимый свет и опаляя жаром, в небо устремлялся огненный столб. От него разлетались искры, некоторые не гасли, описывали долгие крутые дуги и возвращались к земле.