Кешмарики от Иннокентия
Шрифт:
...и когда они собираются в стаи...
...и острые рога блестят сталью, жаждущей крови...
...тогда ты - пёс...
...и когда страшно...
...ты молишься, тихо завывая...
...только тогда понимаешь, что у Судьбы есть гончие...
...гончие гончих...
...и тогда страшно...
...страх...
– Он всегда с тобой - этот праздник самосохранения. Понимаешь, ты случайный гость на празднике Жизни и пусть Он будет с тобой. Будь счастлив и жив! Бояться - значит жить! И жить, чтобы бояться серых, нежных, обманчиво-ласковых, неулыбчивых и рогатых кошек Судьбы, -
...мечты о встрече...
...когда тени вечером оживают и агония умирающей змеи чертит на песке спираль бесконечности - пружину, толкающую тебя навстречу неизбежному, которое маскируется под необходимость...
– Я - твоя стрелка, тикающая за спиной...
...тик-так, тик-так...
...слышишь меня?..
...я... слышишь...
..........ыш.........
...жаль...
...жалее... жальче... жальчее навсегда...
...да... ***
Я вышел из себя и присел рядом.
– Пора, - сказал кто-то из нас.
– Было бы интересно, - ответил тот же.
– С чего начнем?
– Начнем?
– Нашу попытку понять кого-нибудь из нас. Заметь, при этом мы оба ничего не теряем.
– Благодарю за первое утешение.
– Все всегда бывает в первый раз. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что ты - не девочка...
– Уже?
– Чувство юмора - это хорошо. Даже такое, как твоё.
– Да, пока оно не стало привычкой, как у тебя.
– К чувству привыкнуть нельзя.
– Отчего же? Возьми, к примеру. любовь.
– Это не чувство.
– Думаешь?
– Попробуй меня понюхать.
– Зеркала не пахнут.
– А она пахнет секрецией инстинкта...
Я умолк. Я породил молчание. Паузу. Почти дочку.
Он сидел, ссутулившись надо мной. Этакая поумневшая в процессе эволюции обезьяна, ведающая все. А может быть и больше. Думающая, разжиревшая во мне сволочь. Тень, отброшенная моим "я". Символ, над кем я потерял власть. Кот, вышедший сухим из-под дождя. Сочащийся моим ядом некто, считающий меня пустой бутылкой. Антипод, сосущий мысли. Он точно знает что по чем в его мире. Между нами лишь воздух, не пахнущий секрецией. Нейтральный, как вода. Как все нейтральные воды в мире...
Они отошли.
Вешние воды ненависти. ***
Где-то в Жутколесье... ***
– Бедняга, - подвел черту трескучий старческий голос.
– Откуда он попал сюда на этот раз?
– Из вытрезвителя.
– Как я его понимаю.
– Вполне возможно, что эта болезнь войдет в анналы медицины под вашим именем.
– Серятина от Иванова, - голос принадлежал скептику по жизни.
– Что он бормочет?
– третий голос. Из него уже исчезла профессиональная зависть, но остался тот же неистребимый интерес к коллекционированию симптомов.
– Пираты, нервы, Жутколесье... Очевидный бред.
– Возможно, этот странный набор галлюцинаций присущ только данной болезни?
– Интересное предположение, коллега, но, боюсь, качество и количество как действующих лиц, так и антуража галлюцинаций не зависит от уникальности заболеваний.
– М-де. Галлюцинации - лишь ступени, ведущие к порогу, за которым смерть, - грустно
произнес старик. Даже не открывая глаз, я понял, почти увидел, как искривились его губы в псевдооптимистической усмешке.– Воспоминания - это те же ступени...
– Согласен, коллега. Совсем недавно я имел честь ознакомиться с трудами, не буду называть его имени...
– послышались чавкающие звуки. Говоривший явно жевал губы. Этакие отвислые нашлепки внизу лица.
– Так вот, он выдвинул предположение, ставшее довольно модным в последнее время среди студентов, что память - это тоже в некотором роде болезнь.
– Смело, смело, - усмешка в голосе светила стала более чистосердечной. В таком случае, как же он толкует склероз?
Я не выдержал и фыркнул.
– Кажется, ему становится хуже, - интерес был профессионален до кончиков ногтей.
– Коллеги, обратите ваше внимание на синюшность ушных раковин!
– Бабка моя, царствие ей небесное, помершая от гангрены, советовала креститься, если кажется, - построжел и приблизился голос светила.
Голос - строгий, стеклянно-массивно-воплотившийся.
– И помогало?
– я открыл глаза. ***
Где-то в Жутколесье... ***
– Где-то в Жутколесье...
– передразнил он и хмыкнул.
– Кошмары, которые мы сами себе выбираем, а?
– Не твое дело, - мой голос был хриплым и чужим. В темноте пахло хвоей.
– Выбираем, корректируем, любовно причесываем и сладко погружаемся. Это ли не предел тупости человеческой?
– в помещение хлынул свет из распахнувшегося окна.
– Не твое дело...
– новая реальность отказала мне в красноречии.
За окном сложенного из бревен дома шел лес и стоял дождь. Ели, словно фрейлины в зеленых платьях, элегантно пробирались меж застывшими струями воды. В воздухе царил шорох и едва слышный звон.
– Красиво?
Я кивнул, завороженный дубами-джентельменами, около которых вертелись, заигрывая, березки-проститутки. Сломанные струи повисали на их одеждах тающей паутиной.
– Но ведь бредово, согласись? Красивый бред, который моментально превратится в кошмарный сон, стоит лишь тебе оказаться у них на пути.
– Но я же не у них на пути, - я пожал плечами, но холодные мурашки вылезли из пор кожи на спине. Настало время для прогулки. Адреналин еще не начал командовать парадом, но сама мысль о том, что стоит сигинору захотеть и я окажусь у них на пути, заставила меня сменить точку зрения. Теперь в фокусе оказался пустой, ничейный взгляд чужих окон, задернутых клубящимися шторами облаков.
– Тебе никогда не приходило в голову, что тоже самое думала Анна Каренина, ложась на рельсы, а? И если бы не пьяный стрелочник, перепутавший ключи от замка Мелентьева, то она просто отряхнулась бы и вернулась к мужу. А потом лишь изредка просыпалась бы по ночам от ощущения холодных стальных стрел под ребрами.
– Тогда не состоялся бы сюжет...
– О, сюжет! Ты на верном пути, приятель!
– Кто такой Мелентьев?
– тупо спросил я, но усиливающийся шум заглушил меня треском веток и колокольным звоном. Эта какофония ворвалась в мою голову стаей зазубренных напильников, коверкая призрачную реальность. И тогда я заорал, - Кто такой этот Мелентьев?!!