Кетополис: Киты и броненосцы

– Делай на два! – закричала девица, предвкушая, как станут завидовать подруги.

– Твоя воля! Терпеть боль сумеешь?

– За лишних два дюйма? Конечно! – Девица вдруг поникла, вспомнив, как обжигает нутро крепкий уксусный раствор и как порой невозможно дышать от врезавшейся в ребра шнуровки.

– Аннет, китовый ус есть? – Лидия вернулась в мастерскую.

– Есть, на корсеты куплено, – Аннет протянула хозяйке корзину. На плетеном дне, свернутые в тугую спираль, тускло поблескивали жесткие прутья.

Девица оказалась терпеливой, только кусала жгут и плакала, даже не вырывалась, когда острый конец уса вгрызался в тело.

– Ничего. Терпи. У меня быстро срастается – раз и все… Терпи! У меня скоренько приживется. Я хорошо делаю… Хорошооо… – шептала Лидия. Темные глаза, огромные словно блюдца, невидяще блуждали по ошеломленным лицам белошвеек.

– Я знаю, кто ты. – Актриска лежала на дощатом полу и смотрела, как юбки Лидии метут крошево ребер и обломки китового уса. – Ты – перекройщица? Да?

Лидия не ответила. На заре девица ушла. Ушла сама, слегка охая и держась за распухшие бока. А уже в полдень к модистке постучали. Аннет, насмерть испуганная после случившегося, отпихнула дворецкого от щеколды и охнула. На крыльце топталась недавняя посетительница под ручку с усатым мужчиной в форме. Когда в ладонь Аннет легла крупная купюра, та испугалась еще пуще. Будучи женщиной прозорливой, Аннет сообразила, что девица не сумеет удержать язык за зубами, и теперь поток желающих «подправить» себя хлынет в дом. Все бы ничего, к тому же доход от такого перекроя куда больше, чем от шитья сорочек, да только дело это опасное и подсудное. Знала Аннет, что за перекрой полагается тюрьма, знала и то, что мастеров кромсать человеческую плоть, чтобы вживить в нее разное, боятся и не любят. А еще знала Аннет, что нет у них иного выхода и что теперь Лидию не удержать.

– Матушка, голубушка, не надо, а? – молила Аннет, когда Лидия, услышав голоса очередных визитеров, натягивала чепец. – Обойдутся! А денег хватит, дом продадим, сами переберемся в гостиничку.

– Цыц! Не твоего ума дело! – Лидия торопливо терла ладони над рукомойником. – Кто там пришел?

* * *

– Кто там пришел? – вдова потерла опухшие лодыжки, поднялась с кресла.

– Да кто ж еще? Опять эти… – Аннет презрительно поджала губы.

«Шампанского хочу! И в оперу!» – Женский визг прорвался сквозь закрытые ставни.

Прокряхтели мимо рессоры наемного экипажа. «Какая опера, милочка? Десять утра», – раздраженно ответил мужской голос. И точно в подтверждение сказанному загудело над Слободой бесстрастное «бооооммммм….оммммм» и захлебнулось безмолвием. Скрипнули петли входной двери. Механический дворецкий, сопровождаемый гостем, въехал в мастерскую. Черный дым змеился над полом.

– Жестянку все никак не смените. Чадит… Тьфу ты! – Гость густо кашлянул. – Что, не признали?

Обветренное лицо вошедшего походило на маску, да и сам он больше напоминал пробкового болвана, из тех, что десятками пылились на полках и торчали в давно ненужной витрине.

– Ты? Говори, зачем пожаловал? – Лидия сжала губы в тонкую ниточку, нервно затеребила ленты чепца.

– Хе, вспомнила, мать, – гость сморкнулся в ладонь и вытер пальцы об отрез шерсти, разложенный на столе. – Думал, что у тебя совсем трюм потек или каракатицы тебя оприходовали, а ты ничего еще – барахтаешься.

– Не мать я тебе. Чего надобно?

– Волну не гони – дело есть. Не разучилась животы кромсать? Мне многого не требуется – за час справишься. И еще часа три у тебя отлежаться придется, не обессудь, мамаша.

– Говори.

Лидия скупо цедила слова. Щеки ее побелели, а пальцы шарили по поясу в поисках кисета.

– Не шемонай попусту, мать. Вон табачок твой, на кресле валяется. Потом посмолишь. – Краснолицый откашлялся, харкнул на пол. Тут же загудел дворецкий, подъехал к плевку, втянул жижу в металлическое чрево. – А сейчас слушай сюда. Фасад мне надо сменить. Так, чтобы ни свои, ни чужие не признали. Осилишь?

– Да, – выдавила Лидия и повернулась к застывшей у окна Аннет: – Сходи-ка наверх, посмотри, как там…

– А ты, значит, все по-старому промышляешь, нижних облизываешь. Да ладно, не дергайся. В прошлый раз сфордевинделись и в этот раз сумеем. Только не затягивай, а то джину я мало прихватил, а на старых дрожжах далеко не уеду.

Лидия Ван-дер-Ваальс недобро прищурилась. Оглядела гостя с головы до ног. Коренастая, массивная фигура с тяжелым торсом и несуразно большими руками, почти квадратная голова, вывороченный нос и торчащие уши. Лидия потянулась пальцами к рябому лицу, коснулась подушечками кожи, побледнела, задышала часто… знакомо… страшно…

– Я хорошо сделаю. У меня приживается… Все приживается, только потерпи… Я хорошо… Как надо. Ложись на стол-то. Терпи.

– Быстрее только, а, – мутные бисерины пота выступили на лбу гостя, – быстрее.

– Хорошо сделаю… – Модистка Лидия Ван-дер-Ваальс охотно уступила место безумной перекройщице в розовом атласном чепце.

Стрекотали «зингеры». «…наперсток да челнок…» – белошвейки, уткнувшись глазами в работу, пели, раскачивались вперед-назад, точно не замечая происходящего. Наперсток защелкала пальцами, прижимая лапку к серому крепу. Каблуки хозяйских туфель застучали по доскам, заметалась тяжелая фигура по мастерской. Замелькали в быстрых пальцах то спицы, то острое лезвие, то толстая игла. Пыльный иконостас над этажеркой с кружевами равнодушно пялился черными зрачками святых. Лидия сорвала холодную лампадку, отбросила в сторону. Дворецкий немедля залязгал шестеренками, подбирая сор. Серебряную фольгу с оклада Лидия сдирала аккуратно, также аккуратно расправляла ногтем блестящий лист, еще тщательнее вставляла тонкие пластины в располосованные лезвием скулы, вдавливала под веки перламутровые чешуйки, стягивала ноздри тонким шнуром. Лопнул в кулаке модистки пузырь, потекла рыбья желчь по запястьям, забралась под рукава.

– Быстрее… Невтерпеж!

– Еще чуток. – Лидия втирала в кожу коричневое, вонючее и приговаривала, шевелила губами, – чуток, хорошо сделаю… хорошо…

Она очнулась не сразу. Сначала обмякло туловище, затем успокоились руки, и только потом, проморгавшись, Лидия сглотнула судорожно и произнесла спокойно, размеренно:

– Ну и славно. Теперь отдохни, синяки и опухлость скоро сойдут.

– На что похож-то? – Язык едва шевелился в растянутых губах.

– Доволен останешься.

– Выпить есть?

– Отродясь не водилось. – Лидия медленно, едва переступая ногами, направилась к лестнице.

– Брешешь. В прошлый раз рому наливала…

– То в прошлый… Когда было-то? – Ступеньки затрещали, соглашаясь с хозяйкой. Анисья в сотый раз завела бесконечное «белошвееееейки дооооолюшка»… Наперсток подхватила напев, чудно картавя.

– Заткнись, сука косая! – ногти заскребли по столешнице.

* * *

Давно, лет тринадцать назад, Наперсток с Анисьей, сообразив, чем теперь занимается хозяйка, испугались и собрались было бежать, но, уступив уговорам Аннет, остались ненадолго, а затем и вовсе привыкли. Старая полька слепо шарила по полкам, ругалась по-своему, царапаясь о шершавую поверхность китовых шкур или об острые иглы сушеных морских ежей. Наперсток, хихикая, нанизывала бисер на хрупкие рыбьи скелетики, чтобы Лидия могла вставить заготовку в бедро светской бездельницы, или расшивала шелковой гладью обрезки вонючей рыбьей кожи – дорогие содержанки желали изумлять капризных любовников.