КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

Резидент находился на четвертом этаже служебного, отгороженного железными решетками здания, смотрел вниз, скрежетал зубами, подавляя желание стрелять в бесчинствующих внизу погромщиков. Денисов был уже рядом и, задыхаясь, докладывал. Все было ясно, todo claro. Помощи ждать было неоткуда, не спешили на выручку десантники, не ревели на пограничной полосе танки, не рвались по взлетной дорожке штурмовики. Оставалось положиться на волю Божию и здравый смысл исламских властей.

Приостановился внизу тощий кудлатый душман в красной ковбойке, поискал у дорожки камень, долго его выковыривал из сухой персидской земли. Такая хорошая мишень — всего 12—15 метров от окошка, младенец мог бы влепить пулю ему в спину. Резидент пошарил машинально по подоконнику, пистолета не было, он был благоразумно запрятан и недосягаем. Возбужденный Денисов говорил, что стрелять нельзя, что будет еще хуже. Он был прав, совсем недавно такая же толпа взяла штурмом американское посольство, и его защитников спасло лишь то, что они не пролили крови. Американцев брали специалисты, они же лютовали вокруг советского посольства. Оставалось рассчитывать на то, что наших, нас хотят лишь припугнуть. Так оно и оказалось. Денисов был прав.

В лютой, с кислородным дутьем печи догорали секретные бумаги. Это тоже было правильно. Американцы сжечь свои документы не успели, и «студенты — последователи линии имама Хомейни» их опубликовали. Ужасно, как голому на многолюдной площади, было бы оказаться в таком положении.

Прошел Денисов через генеральскую жизнь, но почему-то поопасился признать его на Миусской тихой площади. Рано было?

И почему не позвала, не бросилась к нему Ксю-Ша? И кто же это, курносая, с окутанным грубым шарфом лицом? Генерал вроде бы догадывался, но признаться боялся. Он все еще по привычке рассчитывал на лучшее.

«Посмотри-ка свои фотографии тегеранского времени, а потом полюбуйся на личность в зеркале, да прикинь сюда еще мешковатое пальто, пятнистую кепку, озабоченную походку и подумай, узнаваем ли ты для старинных, оставшихся вечно молодыми приятелей? Частенько, встретив очень знакомое лицо, я мучительно пытаюсь вспомнить, как же зовут человека. Мы не были особенно близки или дружны, но регулярно встречались на каких-то совещаниях, возможно, бывали вместе в Кабуле, Ташкенте или Душанбе. Только намек, полсловечка — и я сразу же вспомню... Неужели я так изменился, что даже Денисов меня не узнал? Конечно, если бы мы увидели друг друга на залитой солнцем тегеранской улице или в бесконечных ясеневских коридорах... Другое было бы дело...»

Потрясенный недавними печальными событиями, а в общем-то всей своей прошлой жизнью, Генерал начинал временами про себя заговариваться, грань между миром теней и действительностью расплывалась, и требовалось усилие, чтобы ее восстановить. Не всегда хотелось такое усилие делать. У жизни в полудреме были свои преимущества. Да и какая же разница? Старика слегка задело лишь то, что его подчиненный, которому он откровенно симпатизировал, не разглядел за четырехугольным пальто и блинообразной кепкой своего старого начальника.

Во всяком случае, не столько странное поведение Ксю-Ши и Денисова, сколько само их появление в центре Москвы средь бела дня (в действительности было это в ранних сумерках) напомнило Генералу, что надо торопиться. Странная мысль: куда торопиться? Зачем? Любая частица вечности бесконечно мала и неизбежно затеряется в бесконечном множестве подобных же частиц. Устающее тело подсказывало эту нехитрую мысль, вековечную уловку малодушных, слабеющему разуму.

Прежде, давно, в лета активной и бурной деятельности, Генералу приходилось частенько соприкасаться с ветеранами Службы — людьми знающими все и могущими все, людьми, хронически обиженными на любое новое начальство за то, что оно не востребует их опыт, мудрость и энергию. Многие из ветеранов в свое время пробегали стометровку из 12 секунд, толкали ядро под 15 метров, выполняли норму мастера или кандидата в мастера по шахматам или боксу, с легкостью брали 98 очков из 100 в стрельбе из пистолета. Время прошло, и ни один из них не смог бы повторить старые достижения, да и смешно бы было, если бы ветеран вдруг, надев шиповки, попытался соревноваться с молодыми. Почему-то редкий ветеран догадывался, что биологическое старение поражает не только мускулы и сосуды, но и мозг. Теперь Генерал сам перешел в непоколебимые ряды ветеранов, и его иногда тревожила мысль о невостребованности. Мир теней, ушедших навсегда друзей, драгоценной маленькой собаки (сможет ли кто-то ощутить, насколько важен для бывшего начальника Службы неосязаемый образ этого вечного существа?) позволял правильно видеть свое место в этом временном существовании. «Суета сует...»

И все же кто ее загадочная хозяйка?

* * *

Кстати, о времени. В молодости десяток лет, особен­но десяток, опрокинутый в будущее, казался непостижи­мо долгим, практически вечностью, до краев заполненной всякими вероятными событиями: «Еще впереди три года учебы, через год могу получить капитана, скоро надо бу­дет возвращаться домой, на будущий год Таня пойдет в школу...» Так и думалось, а скорее, не думалось, но само собой подразумевалось, что годам не будет конца. Теперь же прошлое становилось мерилом будущего и было ясно, что при любых обстоятельствах финишная прямая будет очень короткой. Генерал удержался и не стал припоми­нать всех тех, кого он знал совсем молодыми.

Мысль о скоротечности времени — извечная, есте­ственная и совершенно правильная — утешала. «Все проходит» — было начертано на кольце царя Соломона. «И это пройдет» — написано красивой персидской вязью на пожелтевшей плотной бумаге. Прозревает человеческий разум просторы бесконечности и погибает в крошечном уголке бескрайнего времени. Скоро будут изобретены способы продлевать жизнь богатых. Не завидно — это будет в том же неуловимо малом уголке. Отмените смерть — и вы уничтожите жизнь.

В ЖИЗНИ НЕТ МЕСТА ЧУДУ

Вполне возможно, что Денисов Генералу только привиделся. Мало ли в Москве складных черноусых мужчин? Тем более уже надвинулись в тот момент на площадь серые осенние сумерки. И чью-то чужую маленькую собачку вполне можно было принять за Ксю-Шу.

В жизни нет места чудесному. Сбывающееся чудо — это просто непонятая обыденность.

Генерал закупил все необходимые припасы, сверяясь с вытащенной из кармана помятой бумажкой. Написано там было неразборчиво: то ли масло, то ли мыло. Пришлось купить и то и другое, благо все продавалось под одной крышей. «Занятно, — подумал Старик, — демократический плюрализм почему-то начинался с книжных магазинов». Рядом с книгами появился прилавок с водкой (ну, это еще можно объяснить), затем с женским бельем, стиральными порошками, и, наконец, куда-то пропали книги, а на их месте оказался мебельный салон. Теперь же масло соседствует с мылом, как в старинных сельпо, и никто этому не удивляется. Значит, не чудо, а понятная обыденность.

Житейская нудная текучка обтесывает любой кремень, дамасским кинжалом рубит капусту, рукояткой револьвера отбивает свиную котлету, превращает лихого оперативника, опытного начальника, ловца человеков в потертого пенсионера.

Генерал сопротивлялся этому естественному и неумолимому процессу. Союзников у него оставалось совсем немного — перо, бумага, память.

* * *

«Меня часто занимает совсем уже сейчас бесполезная мысль: что заставляло нас работать? Не знать ни сна, ни отдыха, рисковать, забывать о жене и детях, которым так не хватало нашего внимания? В далекие годы Нина оставалась долгими темными вечерами одна с двумя маленькими ребятишками в пустом доме на далекой окраине города Равалпинди. Прямо за невысоким глинобитным забором начинались бескрайние, поросшие полынью и редким кустарником, пересеченные овражками пустыри. В густом мраке к самому забору подходили шакалы и рыдали, смеялись жуткими, непривычными русскому слуху голосами. Ветер нес с пустырей запахи ненаших трав, опаленной, отдыхающей от солнца земли. В крохотном домике-сарае в углу просторного участка располагался сторож Калахан, засыпавший мирным сном с заходом солнца.

Калахан достался мне в наследство от Синицына, человека Службы, завершившего командировку в городе Карачи. У Юрия Андриановича было много оперативных и человеческих достоинств, которые позволили ему, в частности, вскрыть, выпотрошить все секреты пакистанского министерства иностранных дел. Все! Сам он никогда в этом учреждении не бывал и не очень интересовался, где оно располагается. Работать с выученными им людьми было приятно: они появлялись в назначенном месте минута в минуту, не тратили времени на разговоры, передавали документы, получали тощую пачечку денег и исчезали до следующей бесшумной мимолетной встречи.

Один из этих людей (только профессионал может оценить фразу «один из этих людей») работал через тайник. Тогда еще не было компьютеров, не было дискет, на каждую из которых можно было поместить том Британской энциклопедии. Документы передавались «живьем», в их первозданном виде. Источник выходил на прогулку — город незаметно перетекал в бескрайние пустыри — поднимал в условном месте камешек и опускал в обнаружившуюся полость туго перетянутую ниткой, свернутую трубочкой пачку документов. Деньги он находил под другим, известным только ему камешком на следующий день.