КГБ

Ким Филби вернулся в Англию в мае 1934 года, на месяц позже Дейча, и сначала они вместе с женой Лици поселились в доме его матери в Хэмпстеде. Он сразу же сделал попытку внедриться в Уайтхолл, послав заявление о желании поступить на правительственную службу. Однако он не получил нужных рекомендаций от бывшего директора экономических исследований Тринити-колледжа Денниса Робертсона и друга семьи Дональда Робертсона (не родственник первому). Проконсультировавшись с Дональдом по поводу коммунистических симпатий Кима в Кембридже, Деннис Робертсон написал Филби, что при всем уважении к его энергии и уму они вынуждены будут добавить, «что его чувство политической несправедливости может поставить его в положение, когда он не сможет исполнять государственные обязанности.» Тогда Филби забрал свое заявление и предпринял попытку проникнуть в английский истэблишмент обходным путем. Он поступил на работу в либеральный журнал, находящийся в лондонском Сити, порвал связи со своими друзьями-коммунистами из Кембриджа и всячески давал знать, что его политические убеждения изменились. Арнольд Дейч, которого он знал исключительно как Отто, выказывал ему сочувствие, поддержку и советовал запастись терпением:

«Он сказал, что ценит мою убежденность; вопрос лишь в том, как лучше меня использовать. Я не должен идти умирать на поле боя в какой-нибудь далекой стране или становиться военным корреспондентом газеты „Дейли Уоркер“. Меня ожидают более серьезные битвы, но я должен быть терпелив. И в течение последующих двух лет он не поручал мне практически ничего. Мою убежденность он проверял временем. Я приходил на наши встречи с пустыми руками и в ответ получал спокойную поддержку.»

Дейч прибыл в Англию с инструкциями вступить в контакт с Берджессом, а также Филби. Берджесс, который уже тогда испытывал воодушевление от тайной войны «пятерок» против фашизма, был рекомендован к вербовке как Филби, так и Генри. Будь на месте Дейча более догматичный и менее одаренный воображением инспектор НКВД, он вполне мог решить, что неистовый Берджесс был бы в большей степени помехой, чем находкой. Дейч, однако, разделял презрительное отношение Берджесса к буржуазной сексуальной морали. Его убеждение в том, что политические и сексуальные репрессии всегда идут нога в ногу, уходящее корнями в его участие в движении «секс-клуб», не могло не привлекать его ко всем членам «великолепной пятерки», но больше всего, видимо, к Берджессу.

Несмотря на более поздние приукрашивания Берджесса, детство его было, видимо, как привилегированным, так и вполне обычным. Сын моряка-офицера, женившегося на богатой невесте, Гай после года в Итонском колледже был отправлен в Дартмут в Королевский военно-морской колледж, где он блистал и на занятиях в классе, и на спортивной площадке. Плохое зрение, однако, не позволило ему сделать карьеру в качестве морского офицера, и в возрасте 16 лет он снова оказался в Итоне. На последнем году обучения он стал победителем конкурсов по истории Розбери и Глэдстоуна, а также сдал вступительные экзамены в Тринити-колледж в Кембридже с правом на стипендию, где собирался изучать историю. Тем не менее, несмотря на свою поразительную общительность, ему не удалось войти в число избранных в «Поп», привилегированное итонское общество, видимо, по причине откровенной гомосексуальности. Оказавшись в октябре 1930 года в Кембридже, Берджесс и вовсе отбросил всякие понятия об осторожности. В то время, когда связи между гомосексуалистами, даже между взрослыми людьми, наедине и по взаимному согласию, были все еще запрещены, Берджесс в открытую хвастался своими «грязными» контактами с молодыми рабочими-гомосексуалистами.

Берджесс не ограничивал свои связи «голубой» коммуной Кембриджа. Его яркая речь, приятная внешность, прирожденное чувство общительности и самоуверенность сделали его одним из тех среди студентов его поколения, кто пользовался наибольшим успехом. Он был своим и в привилегированном «Пит Клубе», и в пользовавшемся весьма невысокой репутацией «Футлайтс», студенческом сатирическом обществе. Интеллектуальные дарования Берджесса были также весьма значительными, хотя проявлялись они больше всего в его несомненном таланте делать моментальные обобщения и приводить яркие примеры, нежели чем способности проводить серьезный текстуальный анализ. Несмотря на свою достаточно бурную общественную жизнь и неизменную бутылку немецкого вина «Молоко любимой женщины» урожая 1921 года, которую он выпивал за ленчем, Берджесс без видимых практических усилий сдал в июне 1932 года на отлично первую часть экзаменов по истории. Через пять месяцев его избирают в «Апостолы», тайный дискуссионный клуб интеллектуалов, членами которого были как преподаватели, так и студенты, которые гордились (правда, не совсем заслуженно) тем, что им удалось собрать в клубе самых способных студентов Кембриджа.

Когда Горонви Риз, тогда еще молодой почетный член Ол Соулз-колледжа, впервые встретил летом 1932 года в Оксфорде Берджесса, тот «пользовался репутацией самого способного студента своего времени»:

«Вне всяких сомнений, что свою репутацию он оправдывал. Тогда он был стипендиатом Тринити-колледжа, и считалось, что впереди его ждет блестящее будущее ученого. В тот вечер он много говорил о живописи, и его мысли мне казались одновременно оригинальными и прочувствованными. Он показал необычайно широкое знание предмета для человека его возраста. Когда он говорил, он был просто неотразим, тем более что, будучи по-мальчишески живым и хорошо сложенным атлетически, он был красив чисто по-английски. И что казалось полной нелепицей, так это то, что почти все его высказывания не „оставляли никаких сомнений в том, что он гомосексуалист и коммунист… Мне казалось, что все, что он говорил, было чем-то глубоко оригинальным, чем-то таким, что было по сути чисто его.“

К 1932 году Берджесс, как обнаружил Риз при первой же их встрече, был уже марксистом. Самое позднее — в 1933 году, он вступил в ряды Коммунистической партии, возможно, будучи сагитированным Морисом Доббом. Одной из его наиболее любимых исторических тем для диспута, в которой он выказывал большее предчувствие, чем большинство его преподавателей, был неизбежный закат Британской империи. В «Меджлисе», обществе индийских националистов в Кембридже, Берджесс спорил о том, что революция в империи неизбежно откроет Британии дорогу к социализму. Но жизнь в имперских сумерках, казалось, только усиливала его чувство потребности в тех удовольствиях, которые мог предложить британский капитализм. С другой стороны, Берджесс все больше проникался мыслью Маркса о том, что, тогда как предыдущие философы пытались усовершенствовать мир, «вопрос состоит, однако, в том, чтобы его переделать». На последнем курсе Берджесс начинает проявлять активность. Он помог организовать увенчавшуюся успехом забастовку официантов Тринити-колледжа против такой системы организации труда, при которой большинство из них оказывалось не у дел во время студенческих каникул. Насладиться в полной мере декадентскими удовольствиями капиталистической системы, разрушению которой он посвятил свою жизнь, было характерной чертой юношеской способности Берджесса: и пешку съесть, и в дамки пролезть.

Все более захваченному партийной работой, а также активной общественной жизнью, Берджессу не удалось сдать вторую часть экзаменов по истории так же легко, как первую. Летом 1933 года он заболел (возможно, каким-то психосоматическим заболеванием) во время выпускных экзаменов, в результате ему была присвоена по справке о болезни лишь простая степень, которую получают те, кто считается заслуживающим присвоения более высокой степени, но не имеет возможности сдать экзамен. Тем не менее по-прежнему считалось, что впереди Берджесса ждет блестящее академическое будущее, и он приступил к работе над докторской диссертацией на тему «Английская буржуазная революция XVII века» в надежде получить звание стипендиата, занимающегося исследовательской работой в Тринити.

Одним из наиболее значительных дарований Берджесса, даже во времена его студенчества, была способность очаровывать не только преподавателей, но и студентов. Горонви Риз, хотя и не был гомосексуалистом и отверг попытки Берджесса соблазнить его при первой же их встрече, тем не менее тут же стал его большим другом. С этого момента именно Берджесс стал доминировать в отношениях между ними. Еще более активно Берджесс пытался достучаться до сердец некоторых гомосексуалистов среди преподавателей. Признанный Оксфордский классицист, Морис Баура, в то время декан Уодхем-колледжа, с которым одно время жил Берджесс, был в него просто страстно влюблен. Риз заметил в Берджессе «какое-то осознанное или неосознанное желание доминировать… Иногда он видел себя в роли некоего Фигаро, правда еще более изобретательного в оказании услуг другим с целью манипулирования ими в своих собственных интересах». В среде тех, кого Баура называл «гоминтерном», — скрытных, часто испытывавших разочарование, а иногда и чувство вины за свою противозаконную сексуальную жизнь, — власть Берджесса над другими, по крайней мере частично, имела своим основанием секс:

«В отношениях с любовниками он был груб и даже жесток, однако в его сексуальном поведении было также что-то благородное… Рано или поздно он переспал с большинством своих друзей, равно как и со всеми теми, у кого было на то желание и они не были однозначно отвратительны. Занимаясь любовью с ними, он приносил им освобождение от многих комплексов, основанных на пережитых разочарованиях и подавлении в себе желаний… Подобные отношения были непродолжительными, однако у Гая была способность сохранять привязанность тех, с кем он переспал, и, кроме того, каким-то странным образом постоянно доминировать в отношениях с ними. Этому способствовало и то, что и после того, как близким отношениям между ним и его друзьями приходил конец, он продолжал оказывать им содействие в их сексуальной жизни, чаще всего полной проблем и неудовлетворенности; выслушивал то, что их волнует в эмоциональном плане, и, если была в этом необходимость, находил подходящих партнеров. Для этих людей он был одновременно и исповедником, и сводником…»

Членом «гоминтерна», на которого Берджесс имел самое продолжительное влияние, был Энтони Блант, от которого он перенял некоторые из его взглядов на искусство, произведшие такое сильное впечатление на Горонви Риза при первой их встрече. Энтони Блант, самый старший из членов кембриджской «великолепной пятерки», был сыном преподобного Артура Бона Стенли Бланта, священник? англиканской церкви с большими связями в высшем свете, который умер, когда Энтони был на третьем году обучения в Кембридже. Королева Мария, супруга короля Георга V, писала вдове священника Хильде: «Какая потеря! Почему тот, кто делал так много добра на земле, должен был уйти, в то время как никчемным, злым людям позволяется и дальше жить на ней?» Энтони редко видел своего безгрешного отца, однако был крепко привязан к матери, о которой его брат Уилфрид говорил, что она была «женщиной безграничной доброты и почти пуританской простоты, не способной солгать даже в мелочи». Когда Бланту исполнилось четыре года, отец получил назначение служить капелланом британского посольства в Париже. Последующие десять лет, которые семья провела почти что безвылазно во Франции, привили Бланту то, что он определил как «очень сильные симпатии к Франции, которые стали с тех пор определяющими в моем отношении ко многому в жизни. С раннего возраста я воспитывался, почти что не сознавая этого, в почтительном отношении к произведениям искусства.» В школе в Мальборо, где Блант учился с 14 лет, он имел, по словам поэта Луиса Макниса, его близкого друга и сверстника, репутацию человека «не по годам глубоких знаний об искусстве и принятого тогда презрительного отношения к консервативной власти.» Сам же Блант последующему поколению марлборианцев говорил следующее:

«Мы из кожи вон лезли, чтобы проявить свою столь раздражающую других дерзость. В часовню мы входили, гордо развевая своими шелковыми носовыми платками. Свой платок я носил, закрепив за ремешок наручных часов, и никто не мог этому воспрепятствовать, потому что не было правил, запрещавших подобное. По субботам мы ходили на спортивную площадку, где другие ребята вечерами играли в мяч, и приводили их в ярость тем, что тут же, на их поле, начинали перебрасывать друг другу свой ярко раскрашенный мяч.»