Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности

Стоит отметить еще один формальный признак различия отрывков А и Б; если не делать между ними цезуры и читать подряд, то получится противопоставление: ляхи — не славяне, а это противоречило бы яркой и подробной картине деления всех славян на основные группы, нарисованной вначале. Там поименованы все основные подразделения ляхов [38] .

Отрывок В должен относиться к такому тексту, который упоминал бы все племена, «живущие в мире». Таким текстом является следующее далее описание свадебных и погребальных обычаев. Список племен и там и здесь одинаков, за одним только отличием: среди «живущих в мире» племен упомянуты и хорваты. Это не может не вызывать недоумений, т. к. хорваты далеко удалены от компактной массы днепровско-окских племен, составляющих этот список. Нигде в других местах летописи хорваты не упоминаются в сочетании с этими племенами. Следует обратить внимание на то, что следующий отрывок — Г — посвящен как раз соседям хорватов, юго-западным славянским племенам дулебов, волынян, уличей и тиверцев.

38

Что касается ляшского происхождения радимичей и вятичей, то следует отметить, что автор «Повести временных лет» лишь распространил на вятичей то, что уже было написано относительно радимичей в Новгородской летописи: «Бета же Радимиче от рода Ляхов; пришедше, ту ся вселиша и платять дань Руси, повоз везуть и до сего дни» (Новг. I лет. С. 131. Комиссионный список, под 984 г.).

Вероятно, слово «хорвати» оказалось на «шве», на месте сшивки двух кусков и посредством союза «и» оказалось привязанным не к последующему тексту о дулебах и их соседях (где, естественно, рассматривать прикарпатских хорватов), а к предыдущему куску текста о полянах и их соседях.

Отрывок Г в отличие от отрывка Б говорит не о давно прошедшей поре расселения, а о географическом размещении племен. Считать этот отрывок, начинающийся с упоминания дулебов, географическим комментарием к рассказу о дулебско-аварских отношениях нельзя, т. к. в том рассказе Скифией названы Хазарские степи, а здесь Скифия — юго-западная часть славянских племен, земли которых простираются «оли и до моря». Нетрудно усмотреть прямую связь упоминания этих приморских славян в низовьях Днепра с легендой о святом Андрее — просветителе «скифов», поплывшем просвещать славян вверх по Днепру (см. § 9).

Если мы добавим к перечисленным племенам еще хорватов, то получим полный перечень юго-западных племен. Однако на этом своем месте этот перечень производит впечатление искусственно добавленного дополнения.

Рассмотренные все вместе отрывки А, Б, В и Г представляются попыткой предварить этнографическое описание восточнославянских племен общим перечнем их, с указанием их происхождения и географического размещения. Но перечень этот составлен из отдельных фраз, взятых из разных мест; часть взята из этой же летописи (Б и В), часть является повторением написанного (А), а часть (Г) взята из какого-то подробного географического описания, наличие которого у редакторов (а может быть, и у автора) летописи уже ощущалось и ранее (см. § 2).

§ 15. Описание славянских обычаев представляет собой образец целостного, почти ненарушенного рассказа, относящегося к первоначальному тексту. Большое дополнение, взятое из «Хроники» Георгия Амартола, отмечено Шахматовым (13; 16). Вполне вероятно, что от этого рассказа в процессе переделок и перекроек отскочили две фразы, которые очень хорошо связывают эту яркую этнографическую картину с еще более широкой картиной расселения всех славян; написав эти фразы в порядке их последовательности в летописи, но исключив вставки и перестановки, мы получим следующее:

«И тако разидеся Словеньскыи язык и живяху кожьдо со своимь родомь на своих местех, владеюще кожьдо родомь своимь, имеяху бо обычаи свои и закон отец своих и предания, кожьдо свой нрав…» ит.д. (6; 11.8; 14–16. 12; 11).

§ 16. Вводная, недатированная часть исторического труда Нестора, которая, по всей вероятности, и называлась «Повестью временных лет», завершается обширной выпиской из более раннего свода (1073 г.) о неудавшейся попытке хазар подчинить себе Полянское княжение (16; 8–17).

Однако и в собственно летописной части, где события изложены по годам, есть некоторые отрывки, занесенные туда в процессе решительных и порой бесцеремонных переделок. Таково известное «Сказание о грамоте славянской» (25; 16–29), которое должно было быть помещено или при описании самых первых событий русской истории в середине IX в. или же во вводной части, предшествовавшей описанию отдельных событий. События, описанию которых посвящено «Сказание», происходили около 862–863 гг.; герои «Сказания» умерли: Кирилл в 869 г., Мефодий в 885 г., а «Сказание» помещено в летописи под 898 г. Следовательно, «Сказание о грамоте славянской» совершенно искусственно вставлено в летопись без какой бы то ни было связи с обрамляющим его с обеих сторон текстом. Целый ряд нитей связи тянется от «Сказания» к вводной части «Повести временных лет». Так, в рассказе о расселении славян уцелела фраза «темь же и грамота прозвася Словеньская»(6;12).

В «Сказании» есть и излюбленная летописцем форма перечней народов: «Бе бо един язык Словеньск…» (25; 16–17).

Широкий интерес «Повести» к истории западных и южных славян, большое внимание к Моравской земле, где впервые появилась славянская грамота (с Моравы начинается список расселившихся славян) — все это говорит о заранее продуманной связи интродуктивной части летописи со «Сказанием о грамоте славянской».

Поэтому правильнее было бы рассматривать «Сказание» как логическое завершение вводной части. Средневековый историк-монах должен был поставить вопросы принятия христианства и начала богослужения на славянском языке в центре своего труда. «Сказание» завершало общеславянскую часть «Повести»; далее шли уже события собственно русской истории — «Летописец Русский» с отдельными справками из истории Болгарии и других славянских земель.

Исходя из уцелевших отрывков этого интереснейшего произведения, повествующего о событиях середины IX в., А.А. Шахматов назвал его «Сказанием о грамоте славянской», но следует обратить внимание на то, что важнейшее, с точки зрения средневековых книжников, событие — крещение славян — в уцелевших отрывках совершенно не отражено. А между тем крещение и западных славян, и болгар, и русов происходило в эти же годы. Право на богослужение на родном славянском языке, закрепленное славянской письменностью, было лишь частью общего процесса христианизации. Представляется, что русский средневековый историк, внимательно рассматривавший все этапы истории славянства в полном согласии с библейскими легендами о делении земли между сыновьями Ноя, о вавилонском столпотворении, не мог умолчать о таком событии, как принятие христианства. Отсутствие рассказа о крещении славян в «Повести временных лет» настолько странно и так не вяжется с общим духом этого широко задуманного труда, что мы вправе задать вопрос, не являлось ли «Сказание о грамоте» в своем первоначальном виде по существу «Сказанием о крещении Словен и о грамоте Словенской»?

Ответ на этот важный вопрос мы получаем в самом «Сказании», основная часть которого начинается словами: «Словеном бо живущем крыценом…» (26; 4).

Из этого непреложно следует, что этой фразе должен был предшествовать рассказ о крещении славян. В сохранившейся части «Повести временных лет» этого рассказа нет; он отсечен и изъят из текста кем-то из редакторов. «Сказание», занимавшее важное место в летописи, оказалось обезглавленным.

Попытаемся рассмотреть все отрывки, связанные с вопросами «составления писмен» и «преложения книг» Кириллом, Мефодием и их учениками.

А.А. Шахматов относил к «Сказанию» все те места в летописи, где говорится о дунайских славянах и их судьбах (5; 10–20. 6; 11–12. 11; 1–5. 25; 6–19). Мне кажется, что нет необходимости каждое сведение о южных или западных славянах обязательно возводить к определенному и целостному литературному произведению. Как мы уже убедились, летописец на всем протяжении своего труда внимательно следил за судьбами всего славянства, показывая раннюю историю Руси на широком общеславянском фоне. Конечно, летописец должен был хорошо знать историю западных и южных славян и, возможно, действительно имел в своем распоряжении какие-то славянские источники, как предполагал Н. К. Никольский^{317}.

Наибольшую осведомленность летописец обнаруживает для середины IX в. в делах Великоморавского государства, а для IX–X вв. — в делах Болгарского царства. По всей вероятности, источники этих сведений не ограничивались кругом материалов о Кирилле и Мефодии.

В трех случаях, когда Шахматов предполагает заимствование из «Сказания о грамоте славянской» (5; 10–20. 11; 1–5. 25; 6–17), это заимствование трудно доказать (см. выше § 3, 13).

Рассмотрим те отрывки летописи, которые следует связать с рассказом о славянской грамоте и богослужении.