Киллер

Отчего же я шёл за этой невоспитанной, высокомерной девчонкой? Сам не знаю. Просто считал своим долгом проводить ее. Все-таки ночь на дворе. Хотя, к такой колючке никакой бандит не пристанет… Да и тёплая летняя ночь располагает к прогулкам.

Вскоре мы оказались в ещё более тихом райончике, утыканном элитными частными домами. Уличному освещению в этом месте, совершенно точно, могли бы позавидовать читальные залы библиотек. Миновав пару шикарных построек, она занырнула к особняку, выгодно отличающемуся от других домов просторной открытой лоджией на втором этаже.

Прежде, чем скрыться за дверью дома, слегка оглянулась через плечо, в очередной раз проверив мое наличие. Тем не менее, молча хлопнула деревянным полотном, оставляя меня один на один со своими мыслями.

Я во второй раз за день почувствовал себя слишком бедным. Прислонился к стволу широкого раскидистого дуба и закурил. «Девочки, из обеспеченных семей, не связываются с нищими, вроде меня» — назойливо билась мысль внутри черепной коробки. «На что ты рассчитывал?».

— Ты ещё здесь?

Я поднял взгляд на звук удивлённого голоса. Она стояла в коротеньком халатике, облокотившись на кованные перила лоджии, и загадочно улыбалась.

Развёл руками в стороны мол, как видишь.

— Спасибо, что проводил, — как-то примирительно сказала она. — Меня зовут Вероника. А тебя?

— Глеб, — швырнул окурок в урну и медленно выдохнул струю дыма, разглядывая лесную нимфу.

— Что ж, доброй ночи, Глеб, — кокетливо пропела птичка и, улыбаясь, скрылась в комнате.

Глава 2. История одной любви

Нью-Йорк. Наши дни.

Грустная улыбка тенью проскользнула на ее лице. Она помнит. Помнит так же отчётливо, как и я.

— Сколько сигарет ты выкурил, возле того дуба? — устало выдохнула, разглядывая свой красный педикюр на аккуратных пальчиках.

— Пачку примерно, — наклоняюсь ближе к ее черноволосой макушке, окунаясь в облако сладкого аромата. Его я безошибочно узнаю из тысячи.

Она поднимает на меня отстранённый взгляд:

— Нет. Две. Ты простоял там до утра. Задумчивый, одинокий… другой.

Провела ладонью, по моей заросшей щетиной щеке, и проплыла мимо, усаживаясь на подлокотник дивана. Скрестила длинные упругие ноги, закидывая одну на одну, и устремила свой взор, на темнеющий в ночи, парк.

— Сколько у меня времени? — безжизненный голос звучит до смешного ровно, уверенно, пусть и тихо.

От былой хохотушки и задиры осталась капля. Остальное покрылось толстой ледяной коркой или вовсе умерло.

— Неужели ты решила, будто я исполню волю твоего…, - последнее слово кактусовым шипом застряло в горле. Кинул гневный взгляд на настенные фотографии, чудом не вспыхнувшие пламенем от моей ярости.

Она повернулась ко мне, сверкнув глазами:

— Не ты, так другой. Это всего лишь вопрос времени.

— Что с тобой произошло? Почему ты исчезла и где была все это время? — с жаром выпалил вопросы, беспокоящие не первый год.

— Так сколько? — она подняла на меня осознанный взгляд, ожидая ответ.

— Думаю, по утру кто-то придёт тебя проверить.

Она вздохнула.

— Стало быть, всего одна ночь… Что ж, во всяком случае, это даже больше, чем я рассчитывала.

— Я увезу тебя, — твёрдо заявил.

Она грустно усмехнулась:

— Не принимай поспешных решений. Сперва расставим все точки над «и»…

…десять лет назад…

Вероника

Так и просидели до утра: он — у дуба, я — у окна. Выглядывала сквозь прутья своей золотой клетки, мечтая глотнуть свободы. Той, которой так настойчиво веяло от него. Манкой, свежей, многообещающей.

Почему он не ушёл домой? Просидел там, и вправду, как потерянный щенок. Но жалости не вызывал. Нет. И это хорошо. Жалость — последнее, что мужчина должен пробуждать в женщине. А Глеб… он своим молчаливым преследованием и упрямством, уверенным и твёрдым взглядом, своей настойчивостью и хладнокровием, пробудил во мне вначале бунтарский дух и небольшую толику стервозности… а затем, интерес.

— Ника! — гаркнул отец, бесцеремонно выдергивая меня из размышлений. Все течёт, все меняется, а что-то остаётся вечным. Например, недовольство отца своей дочерью и придурковатый вид молодой мачехи. Она, кстати, подпрыгнула от неожиданности на стуле и быстро заморгала накладными ресницами. До чего ж меня бесили эти «семейные» завтраки. Моцарт льётся из раритетного проигрывателя, овальный белоснежный стол, заставленный серебряными подносами и фарфоровой посудой с яствами, свежие цветы в вазе. Кухарка носящаяся, как ненормальная, стараясь угодить хозяину и я, с застывшей маской благодушия на лице. Иллюзию идиллии отец создавать умел. В этом ему равных нет.

— Опять витаешь в облаках! — взгляд синих, почти чёрных, глаз пригвоздил к стулу. — Надеюсь, ты услышала, что я сказал?

Мачеха замерла с ложкой в воздухе, как и кухарка, что несла в руках очередное блюдо. Как будто роту солдат тут накормить собралась…

— Разумеется, отец, — кивнула, отпивая глоток терпкого кофе, из миниатюрной серебряной кружечки.

— Повтори.

— Вечером мы «семейно», — очень хотелось сделать кавычки пальцами, но за такую дерзость отец может серьезно наказать, так что я попыталась, чтобы даже интонация не споткнулась на этом слове, — отправляемся на приём.

Я услышала, как кухарка выдохнула, подтверждая правильность цитаты. Отец вытер рот белой тканевой салфеткой, пригрозив:

— И без фокусов! Алиса, проследишь, чтобы она была готова в срок.

Мачеха интенсивно закивала, а я под шумок закатила глаза.

— Если до восьми я свободна, то мне бы хотелось погулять. После нашего чудесного завтрака, разумеется, — ангельская улыбка не внушила отцу доверия и мне приставили няньку.

— Витя пойдёт с тобой.

Что ж, с Витей-то я договорюсь. Не впервой.

***

За завтраком я твёрдо решила отыскать Глеба. То ли тоталитарный тон отца, то ли неотвратимость и отвратность вечернего «семейного» выхода в свет, гнали меня к нему за новой порцией призрачного ощущения свободы, которой я не испытывала со дня смерти мамы.

Найти его было непросто, но я справилась. Не без помощи старосты курса, конечно.

Быстро перебирала ножками, подкованными открытыми босоножками на высокой танкетке, преодолевая расстояние до автомастерской, в которой он подрабатывал. По крайней мере, мне так сказали. Райончик, откровенно говоря, неблагополучный. Не будь у меня веской причины, никогда бы шагу сюда не ступила. Озиралась по сторонам на мужиков, перепачканных в мазуте и спасающихся от летней жары ледяным пивом в жестяных банках. Каждый считал своим святым долгом отпустить в мою сторону грязную шуточку или колкое замечание, подчеркнув опрометчивость девичьего решения здесь прогуляться.