Километры саванов

Эстер Левиберг приняла меня в гостиной, которая вполне сошла бы за выставочный зал антиквариата. Она была загромождена картинами и массивной мебелью разных стилей, причем того уровня, когда каждая ножка стоит целое состояние, хотя меня лично такая обстановка никогда не вдохновляла. Да и холсты не принадлежали к числу тех, которые вызывают мой восторг, но их мне было трудно разглядеть, потому что комната была погружена в полумрак из эстетических соображений, которые легко понять. Но это не делало ее приветливее. Эстер Левиберг причесалась под кинозвезду Веронику Лейк. Тяжелая масса эбеновых волос скрывала обожженную часть лица. Как и накануне, она была в темном платье, которое больше напоминало мешок, чем изделие знаменитого модельера. Меня охватила огромная жалость, и я почувствовал себя не в своей тарелке. Преисполненный решимости говорить мало, но по делу, я приступил к нему тотчас же, как только было покончено с общепринятыми взаимными приветствиями. Есть ли у нее доказательства, что Морено вернулся? Она начала юлить, что меня не удивило. Она пригласила меня сесть на что-то вроде скамьи резного дерева, которая стоила несомненно дороже, чем плетеные кресла кафе "Флора", но была много жестче. Затем позвонила и велела явившейся служанке принести напитки, любезно позволив мне закурить трубку (что я сразу же и сделал) и узнав, каковы мои ставки. Я ей сказал.

– Давайте сразу же утрясем этот вопрос, – предложила она тоном делового человека, идущего прямо к цели.

Из-под подушки кушетки, на которой она устроилась, она извлекла пачку банкнот и передала мне. Увидев мою нерешительность, она прошептала:

– Ведь вы же брали деньги у Алисы.

Молча я принял пачку. Покинуть Алису, чтобы встретить Эстер, нырнуть в прошлое, превращавшее в муку сегодняшний день, – подобный ущерб требовал денежного возмещения. И оно не разорило бы "Ткани Берглеви". К тому же я чувствовал себя спокойно. Ведь в любом случае они повысят цены на носовые платки, к которым прибегают те, кто еще не выплакал все свои слезы. Я повторил свой вопрос:

– Какие у вас есть доказательства, что Морено вернулся?

– У меня нет веских доказательств... интуиция... Ах да! Недавно получила письмо. Анонимку.

Она выпотрошила добрую дюжину ящиков, так и не выловив упомянутое письмо.

– Посмотрим, посмотрим, – бормотала она, возвращаясь в свой темный угол. – Посмотрим, ведь не напрасно же я так разволновалась... мне решительно показалось...

Нервно ломая пальцы, она снова заговорила об интуиции, которая ее не обманывает, но ничего не уточнила. Я собирался ее успокоить и уже был готов вернуть ей деньги и сказать, что она может не опасаться Морено, который умер вечность назад, когда некто неожиданно положил конец моим поползновениям к честности и откровенности. Я почувствовал, как за спиной колышется гардина. Из-за нее вынырнул персонаж, излучавший сердечное тепло, которое обеспечило успех стольким тюремным воротам. Он был в элегантном, хорошо скроенном сером костюме делового человека после заседания административного совета. Коренастый, лысый, хорошо выглядевший для своих пятидесяти лет. Он был ярко выраженного семитского типа, и у него были глаза Эстер, но мигающего образца. Он не внушал симпатии. Лично мне он никогда не нравился.

– Извините меня, – произнес новоявленный.

У кого какой стиль. Он смотрел на меня без малейшего дружелюбия. Я встал.

– Здравствуйте, сударь, – приветствовал я его, чтобы не уступить ему в лицемерии.

Он прикусил губу, оглядел поднос с напитками, а потом направил свой взгляд ночной птицы на хозяйку дома:

– Ты меня звала? Эстер засмеялась:

– Нет, мой дорогой братец. Но это ничего не значит... Не уходи, – пискнула она, когда тот сделал вид, что хочет удалиться.

Она приподнялась на своих располневших ногах:

– В любом случае, мне хотелось бы представить этого господина. Старый друг, которого недавно встретила. Мой давний друг... господин Нестор Бурма... Господин Рене Левиберг...

Я поклонился. Он не шелохнулся, не протянул руку.

– ...Ты, конечно, припоминаешь его, Рене...

Последние слова она произнесла свистящим голосом.

И продолжала:

– Сейчас он частный детектив, а в то время он был... он был... всего лишь – она замолкла, а потом закончила с изрядной долей коварства – ...другом Жоржа Морено.

Торговец текстилем вздрогнул. От ярости его лицо побелело. Его орлиные черты застыли. Тяжелые веки замигали быстрее.

– Тебе бы следовало знать, что вспоминать об этом Морено мне так же приятно, как о Гитлере! – выкрикнул он глухим голосом.

– А вы злопамятны, сударь, – заметил я. – Я имею в виду Морено.

Он испепелил меня взглядом и ответил:

– Да, сударь. И тем хуже, если вам это не по душе.

– Злопамятство! – засмеялась Эстер. – Это семейная добродетель, которую мы тщательно взращиваем.

– Я не злопамятен, – сказал я не очень убежденно.

– Да вот пример. Некогда, в те времена, о которых вспоминает ваша сестра, вы, не сумев разыскать для своего кулака лицо моего друга Морено, решили облагодетельствовать меня, излив свой гнев на мою физиономию...

– Возможно.

– Точно. Так вот, видите ли, сударь, я забыл о том столкновении. Припоминаю его только сейчас, в вашем присутствии. Успокойтесь. Все забыто.

– Вы исповедуете прощение обид? – насмешливо спросил он.

– Называйте это так, как вам будет угодно.

– Вы добрый, замечательный христианин, мой дорогой Бурма, – усмехнулась Эстер.

Я улыбнулся:

– Кюре моего прихода не разделяет ваше мнение... И обернулся к Левибергу:

– ...А Морено не разделял всех моих убеждений. Это мстительный упрямец и, если он вернулся...

– Что?

Его словно током пронзило, и несмотря на скверное освещение, я заметил в его мигающих глазках вспышку страха. Он рявкнул:

– Это еще что за история?

– Он вернулся, – вмешалась Эстер. – Я тебе ничего не говорила, потому что не видела его, но знаю, что он вернулся. И обратилась к господину Бурма, чтобы он нас защитил.

Он взял себя в руки:

– Это что-то новенькое. Теперь ты нас берешь под свое крыло? Я не нуждаюсь в защите, – сухо добавил он. – И сумею защитить себя сам. Один раз я его сломил. Сломлю и сейчас.

– Он упорен, – повторил я. – Человек, который без колебаний пожертвовал своим мизинцем, чтобы раздобыть сто франков, которые дали бы ему возможность воссоединиться с любимой женщиной, способен на все.

– Что вы хотите сказать?

– Расскажите ему тот случай, господин Бурма, – попросила меня Эстер нежным голосом, с предательской нежностью мыльного пузыря.

Я подчинился. Мне отнюдь не было неприятно, совсем даже наоборот, слегка припугнуть господина Рене Левиберга. Он выслушал мой рассказ, ничем не выдав своего волнения. Когда я закончил, он долго и молча, словно завороженный, вглядывался в свою правую руку. Он раскрыл ладонь, раздвинул пальцы, снова их сжал. Может быть, вся эта гимнастика имела для него какой-то смысл. Для меня же, если можно так сказать, это был текст на иврите. Наконец он засунул руку в карман, как если бы она ему мешала.

– И чего же мы ждем от этой беседы? – хмуро спросил он.

– Да, боюсь, ничего, – вздохнул я. – Но язык ведь служит для того, чтобы им пользоваться, не так ли?

Он пожал плечами.

– Мое время дорого, – буркнул он.

И произнеся эти решительные слова, извлеченные из сборника истин для мудро управляемых предприятий, он круто повернулся на своих каблуках и исчез за гардиной, без лишних церемоний*

– Ну и вот, – сказала Эстер.

Больше она не усмехалась. Ее голос изменился. Побледневшая, усталая, она обхватила руками голову и зашептала: