Киммерийский закат

Одни воспринимали это как демонстрацию дружбы народов на советский лад, не понимая, что все значительно серьезнее. Другие же, наоборот, усугубляли толкование визита намеками на то, что столь полномасштабный межгосударственный договор заключается в пику союзному. То есть подтверждается тот факт, что на практике суверенные республики вполне могут обойтись и без союзного центра, пользуясь двусторонними договорами. При этом спешили обвинять Елагина в предательстве идеи Союза, в попытке создать новый центр — в российском Белом доме.

— И что же, у Русакова появился… такой план: изменить ситуацию, введя в действия какие-то силы? — Елагин так и не сумел логически оформить свою мысль, но не потому, что опьянел. Просто логика эта приводила к понятию «переворот». А словесно преподнести его Русский Брат пока не решался. Уже хотя бы потому, что пока что сама идея переворота пребывала за пределами его воображения.

— Во что это выльется, — сказать пока трудно. То ли просто в какие-то высказывания да угрозы со стороны группы силовиков и радикально настроенных политиков, то ли… будет разыгран какой-то… — Кузгумбаев пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить это слово. — Ну, какой-то спектакль…

— Фарс, — подсказал русский.

— Вот именно. В конце концов президента вынудят прекратить переговорный процесс, вернуться к советским ценностям, к заветам вождя мирового пролетариата…

— Но, по международным правовым канонам, это уже будет смахивать на переворот, — заметил Елагин.

— Скорее на некую имитацию переворота. Интересно, правда, как удастся провести грань между имитацией и самим переворотом? Кому сие позволено определять?

Ошарашенный такой постановкой вопроса, Елагин лишь проворчал в ответ что-то нечленораздельное. Прошло какое-то время, прежде чем он сумел овладеть собой и тихо, неуверенно, как бы вслух размышляя, произнести:

— Вообще-то Русаков слишком осторожен, чтобы перед кем-либо поступиться хоть частью полномочий.

— Но тут — случай особый. Мнимо поступаясь на очень небольшое время какой-то там толикой власти, он сохраняет ту высшую власть, которую дарует ему нынешнее положение главы огромной сверхдержавы. Причем главы, который, отказавшись, со временем, от поста генсека, выходит из-под контроля Политбюро, превращаясь в респектабельного европейского главу государства.

— Да, в этом ты, Оралхан, прав. Уже просматривается фарс, причем с таким себе, сугубо идеологическим, путчем…

— Точно подмечено, — коснулся его предплечья Отец Казахов. — Это будет сугубо идеологический путч. Без танков, без стрельбы и видимого насилия. Просто народу напомнят, что тридцать седьмой год сотворяла та же партия, которая до сих пор находится у власти. И что лагеря политзаключенных всего лишь законсервированы, но не уничтожены. Предусмотрительно не уничтожены.

— …А в нужное время, — завершал свою мысль Елагин, — генсек-президент вернется из Крыма, вмешается, стукнет кулаком по красному сукну, наведет порядок…

— И, таким образом, предстанет спасителем Отечества, радетелем демократии. Причем явится таковым и перед своим народом, и перед всем Западом. Тут уж за чернилами и красками журналисты не постоят.

— Но кто, в таком случае, возглавит этот путч?..

— Этого я пока не знаю, — ответил Отец Казахов.

— И когда же он может начаться?

— Порой возникает впечатление, что маховик его уже раскручивается.

Елагин вопросительно посмотрел на Кузгумбаева и долго не отводил взгляд. Вот только сам Отец Казахов в это время всматривался в лазурную глубину бассейна.

— Уже раскручиватся? Есть реальные признаки?

— Мы с вами, господин Елагин, пребываем в Алма-Ате, а не в Москве. И госбезопасность подчиняется Русакову, а не нам. И не важно, что сам он в это время будет оставаться в Крыму, усиленно занимаясь своим здоровьем, которое в условиях Крыма поправлять всегда приятнее, нежели в московской суете.

— Но он не может не понимать, что ситуация выйдет из-под контроля, — вновь вернулся к размышлениям вслух Елагин.

— Не только понимает, но и сам позволит ей выйти из-под контроля. На какое-то время, естественно.

Произнеся это, Кузгумбаев исподлобья взглянул на Елагина и увидел, как тот, скептически поморщившись, качает головой.

— Русаков на это не пойдет. Существует опасность, что его попросту оттеснят, отстранят от дел, а может, и… устранят.

Поняв, что размышления зашли в тупик и выводят их на повторный круг сотворения старой версии, президенты вернулись в зал, где продолжался концерт и где стол был снова накрыт.

— Я понимаю, — мрачно осмотрел этот гастрономический рай Русский Брат, — восточное гостеприимство… красивые девушки. Зажигательные танцы… Но мне пора.

— Куда пора? Зачем?! — голосом искушенного тамады вопрошал Кузгумбаев. — Стол накрыт. Люди готовились показать искусство самому Президенту России. Зачем обижать людей? — теперь уже Елагину явственно чудился кавказский акцент. — Выпьем за новый союзный договор, за содружество народов.

Прошло еще около часа. Потеряв всякое терпение, Елагин решил игнорировать законы восточного гостеприимства и решительно поднялся. Но Кузгумбаев остался сидеть.

— Что, опять что-то не так? — устало взглянул он на русского.

— Нам пора улетать, Оралхан Изгумбекович, — как можно решительнее проговорил Елагин. — Пусть подадут машины. Мы уезжаем.

— Зачем торопиться, Владимир Андреевич?

— Оралхан Изгумбекович, я уважаю ваши традиции, но…

— Здесь дело не в традициях.

— В чем же? — насторожился русский.

— Вылет отложен.

— То есть как это «отложен»?

— Еще на два часа. Что-то там в аэропорту…

— Что… в аэропорту?! — побагровел Елагин.

— Чисто технические неполадки. Еще раз проверяют самолет.

Русский поиграл желваками и оглянулся на сидевшего за соседним столиком первого помощника.

Тот пожал плечами и скорчил такую рожу, словно уселся на жаровню.

— Я тоже не все понимаю, — сурово произнес Кузгумбаев. — Но с вылетом торопиться не надо. Самое мудрое в вашей ситуации — это ждать.

— В «моем положении»?

— Точнее, в нашем с вами положении, — спокойно уточнил Казах-Ата. И снова Елагина поразило то, с каким холодным безразличием ведет себя Кузгумбаев. Он словно бы вообще потерял интерес к своему высокопоставленному гостю: уедет ли он или останется еще на какое-то время; доволен или не доволен… В этом-то он как раз и заподозрил проявление пресловутого восточного коварства.