«Кино» с самого начала и до самого конца

– Ну, это слишком круто, – засмеялся Витька. – Давай попроще.

– Вот, вспоминай, – я стал перебирать любимые названия. – Из двух слов: Rolling Stones, Jefferson Airplane, Jethro Tull, King Crimson…

– Давай по-русски, – сказал Витька.

– Давай – «Говорящие Головы», «Секс-Пистолеты», «Третий Мир», «Благородный Мертвец», «Герман и Отшельники»…

– Вот-вот, что-то такое.

– «Элвис Костелло и Аттракционы»… – продолжал я.

– «Гарин и Гиперболоиды», – сказал Витька. – По-моему, это то, что нужно.

– «Гарин и Гиперболоиды», – Олег засмеялся. – Да, весело. Крутое название.

– Смотри-ка, да. Крутое и энергичное. Как бы и битническое, и нововолновое, – поддержал я.

– Ну что, нравится вам?

– Круто, круто, Витя. Давайте на этом остановимся, – решил Олег.

– Я согласен.

– Я тоже, – сказал Витька. – Вообще-то можно еще подумать, потом. Но пока мне нравится.

– Отлично! «Гарин и Гиперболоиды». Поздравляю, товарищ Гарин. – Я пожал Витьке руку. – От лица всего коллектива поздравляю с началом творческой деятельности.

– Давайте поиграем теперь, – сказал новоиспеченный руководитель. – Нужно аранжировки делать.

– Есть, товарищ Гарин!

– А мне что делать? – спросил Олег.

– А ты пока так, постучи на чем-нибудь. Здесь ведь не нужно никаких барабанных сложностей. Ориентируйся на школу Ринго Старра, – посоветовал Витька. – Мы играем простой биг-бит.

– Сделаем, – сказал Олег и стал ладонями выбивать ритм на консервных банках.

Репетиция немедленно началась и продолжалась с перерывами на купание и выпивку все оставшиеся у нас полторы крымские недели. Каждый вечер мы давали концерт для непривередливых селян, что очень помогало оттачивать и чистить все песни – селяне орали, пили, болтались мимо нас взад-вперед, что отвлекало от игры, но помогло нам научиться сосредоточиваться на музыке и уходить с головой в жесткий ритм биг-бита.

Юг нам быстро надоел. Мы, как и всякие молодые люди, были еще достаточно глупы для того, чтобы не скучать в одиночестве, и нам постоянно были нужны какие-то внешние раздражители, приток информации извне. Тем более что у новой группы, которая родилась под горячем крымским солнцем и уже покорила сердца южан из Морского, были теперь грандиозные планы относительно завоевания Севера. Нам не терпелось вернуться в Ленинград и начать концертировать, ходить на собрания в рок-клуб; это сейчас они кажутся смешными и глупыми, а тогда все это было чрезвычайно интересно – репетировать, покупать инструменты и аппаратуру, слушать новые пластинки. Хотелось удивить всех близких друзей новой группой, – в общем, тянуло домой.

Ленинградское небо, как ни странно, на этот раз не казалось нам серым и мрачным, хотя солнца не было и в помине. Мы были бодры и готовы к активным действиям, и мрачный серый город был для нас ареной, был одновременно и нашим зрителем, и инструментом, на котором мы собирались играть. Отсюда шли к нам темы новых песен – из этих дворов, квартир, подъездов, отсюда мы брали звуки нашей музыки – и нежные, и грубые, и назойливые, и печальные, и смешные, и еще непонятно какие. Мы ничего специально не выдумывали – город был открыт нам весь, со всеми его прорехами и карманами, и мы с наслаждением обшаривали его, забирая все то, что было нужно для музыки «Гарина и Гиперболоидов».

Репетировали мы на двух акустических гитарах и бонгах попеременно – у Олега, у меня, у Витьки, – это зависело от того, есть ли дома родители или нет. Мы плотно трудились весь остаток лета и сделали программу минут на сорок, которую уже можно было кому-то показывать и при этом не стыдиться. Некоторые песни аранжировал Витька, некоторые – я, некоторые – все втроем, как, например, «Песня для Б. Г. (Осень)». Витька написал «Бездельника № 2» – просто переделал старого «Идиота» и придумал там классное гитарное соло, которое я никогда не изменял и играл всегда в оригинальном варианте.

Нет меня дома, и целыми днямиЗанят бездельем, играю словами,Каждое утро снова жить знаю-начинаюИ ни черта ни в чем не понимаю.Я, лишь начинается новый день,Хожу – отбрасываю теньС лицом нахала.Наступит вечер, я опятьОтправлюсь спать, чтоб завтра встатьИ все сначала…Ноги уносят мои руки и туловище.И голова отправляется следом.Словно с похмелья шагаю по улицам я,Мозг переполнен сумбуром и бредом.Все говорят, что надо кем-то мне становиться,А я хотел бы остаться собой.Мне стало трудно теперь просто разозлиться,И я иду, поглощенный толпой.Я, лишь начнется новый день,Хожу, отбрасывая теньС лицом нахала.Наступит вечер, чтоб завтра встатьИ все сначала.

Нам ужасно нравилось то, что мы делали, когда мы начинали играть втроем, то нам действительно казалось, что мы – лучшая группа Ленинграда. Говорят, что артист всегда должен быть недоволен своей работой, если это, конечно, настоящий артист. Видимо, мы были ненастоящими, потому что нам как раз очень нравилась наша музыка, и чем больше мы «торчали» от собственной игры, тем лучше все получалось. Олег, как более или менее профессиональный певец, помогал Витьке справляться с довольно сложными вокальными партиями и подпевал ему вторым голосом. Гитарные партии были строго расписаны, вернее, придуманы – до – записи мелодии на ноты мы еще не дошли – и шлифовались каждый день. Мы всерьез готовились к тяжелому испытанию – прослушиванию в рок-клубе.

Гена Зайцев, на которого мы уповали, был внезапно смещен с поста президента клуба за экстремизм. Но без боя он не сдался. Расставаясь со своей руководящей должностью, Гена выкрал из бывшего своего кабинета в Доме народного творчества всю документацию, так или иначе связанную с рок-клубом. Две огромные сумки с бумагами Гена увез к себе домой – на улицу им. Степана Разина, но всем сказал, что спрятал документы в надежном месте – видимо, опасаясь конфискации. Экс-президент лелеял мечту создать альтернативный клуб на демократической основе и как-то раз даже созвал своих единомышленников на собрание, которое проводилось почему-то во дворе дома, где жил Борис Гребенщиков, – на ул. Софьи Перовской. Был там и Жора Ордановский, были там и мы. Я сейчас думаю, что на самом деле если бы идея Гены была бы реализована, то новый рок-клуб мог бы получиться очень даже неплохим, но, как всегда, помешала этому делу всеобщая извечная русская инертность. Собравшиеся поддержали Гену, поговорили и разошлись по домам, чтобы завтра собраться как ни в чем не бывало в старом, привычном уже клубе на Рубинштейна, 13.

Мы уже довольно часто бывали здесь, примелькались членам правления, и нас уже считали кандидатами в члены клуба. Познакомились мы и с Игорем Голубевым – известным в ленинградских рок-кругах барабанщиком, который с головой ушел в изучение теории современной музыки и вел в рок-клубе студию свинга. Мы все строем ходили к нему в студию, махали там руками и ногами, отсчитывали четверти, прилежно выделяли синкопы и с увлечением грызли гранит этих ритмических премудростей. Нам было интересно учиться – мы понимали, что очень многого не знаем и не умеем, и старались восполнить пробелы в своем образовании любыми возможными способами. Витька вообще не был поклонником так называемой теории «зажженного факела», основное положение которой заключается в следующем: если у человека есть Божий дар, то ему и учиться не надо, а если нет, учись не учись, ничего толкового все равно не сделаешь. Это очень удобная позиция для лентяев, одержимых манией величия, которых мы на своем веку видели немало. И нельзя сказать, что они ничего не делали, – нет, напротив, они писали песни, создавали группы, пели, играли, но и в мыслях ни у кого не было, что над песней нужно работать, что не всегда они мгновенно рождаются, что вдохновение – это еще не все, нужно приложить еще кое-какие усилия для того, чтобы оформить появившуюся мысль так, чтобы она стала понятна и другим, а не только автору. Ну, это при условии, что есть мысли, конечно.

Витька же был упорным и в этом плане трудолюбивым человеком. Кое-какие песни у него рождались очень быстро, но над большей частью того, что было им написано в период с 1980-го по 1983 год, он сидел подолгу, меняя местами слова, проговаривая вслух строчки, прислушиваясь к сочетаниям звуков, отбрасывая лишнее и дописывая новые куплеты, чтобы до конца выразить то, что он хотел сказать. На уроках в своем ПТУ он писал массу совершенно дурацких и никчемных стишков, рифмовал что попало, и это было неплохим упражнением, подготовкой к более серьезной работе. Так же осторожно он относился и к музыкальной стороне дела. Витька заменял одни аккорды другими до тех пор, пока не добивался гармонии, которая полностью бы удовлетворяла его, – в ранних его песнях нет сомнительных мест, изменить в них что-то практически невозможно.