Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!

Через несколько дней Рихард Зорге действительно был на ногах.

В знак благодарности художник принес Ясуда свою картину — «Лиловые ирисы». Доктор принял ее. Он радовался, как ребенок, когда, откинув шторы, с восхищением разглядывал лиловые цветы на берегу пруда. Это был единственный случай, когда доктор Ясуда, щепетильный в таких делах, принял «материальное вознаграждение». В организации Рихарда Зорге люди не получали никаких денег за свою опасную работу. Все подчинялось лишь чувству долга, людей влекла убежденность — надо сделать все, чтобы сохранить мир. Так думали все: не только самоотверженный Рихард Зорге — руководитель группы «Рамзай», но и японский ученый Одзаки, и капрал соседней воинской части Яваси Токиго, которого привлек к работе художник Мияги, и молодая женщина Исии Ханако, медицинская сестра, приехавшая в Токио искать работу… Впрочем, Исии Ханако не входила в группу «Рамзай».

Исии выросла на юго-западе вблизи Хиросимы — в Куросика, прекраснейшем из прекрасных городков Японии. Так она считала, и, вероятно, так оно и было. Туда приезжали туристы, чтобы насладиться чудесными видами, нетронутой стариной, послушать древние легенды. В Куросика было очень красиво, но там не хватало для всех работы. Для Исии Ханако ее тоже не нашлось. Она училась в медицинском училище, недолго работала в университетской больнице, но вскоре осталась без дела. Музыка, которой она занималась с детства, тоже ничего не могла дать для жизни. Исии жила с матерью и старшим братом — художником Дацичиро; у него была своя семья. Что оставалось ей делать? Она поехала искать счастья в Токио, где жила ее подруга, служившая в большом ресторане.

Сначала помогала подруге — мыла посуду, вытирала столы, стелила скатерти. Ей ничего не платили, она просто работала, чтобы не сидеть без дела, к тому же иногда за это давали пищу. Так продолжалось несколько месяцев. Наконец к Исии пришла удача — у папаши Кетеля, хозяина ресторанчика «Рейнгольд», освободилось место официантки. Это было осенью тридцать пятого года.

Исии с трепетом прошла сквозь бутафорскую винную бочку в дверь с сосновой ветвью на притолоке — знак того, что здесь подают спиртные напитки и можно выпить горячую саке.

Когда Исии предстала перед папашей Кетелем, тот оценивающе осмотрел девушку и, видимо, остался доволен. Она была красива, Исии Ханако, в свои двадцать семь лет — изящная, тонкая, в светлом кимоно и элегантных дзори на маленьких ножках.

— Пожалуй, ты мне подойдешь, — сказал он, посасывая угасшую трубку. — Как же мы тебя назовем?… Берта есть. Катрин есть… Агнесс! Будешь Агнесс. Я немец, и у меня все должно быть немецкое — пиво, сосиски, имена официанток… Приходи через три дня и заучи вот эти слова…

Папаша Кетель заставил Исии записать несколько немецких слов: «Гутен таг», «Данке шён», «Вас вьюншен зи?» [10]

— Работать будешь в немецком платье, как у них, — кивнул Кетель на девушек в сарафанах и цветных фартуках. — У меня ресторан немецкий…

Почти сразу же как Исии Ханако начала работать в «Рейнгольде», она обратила внимание на посетителя ресторанчика — слегка прихрамывающего человека с волевым лицом и широкими бровями вразлет, как у воителя, охраняющего Будду. Чаще всего он приходил один, садился у крайнего столика ближе к окну, со многими здоровался, иногда, не допив пиво, куда-то исчезал, а через полчаса-час снова возвращался к своему столику.

10

Что вы желаете?

Однажды папаша Кетель подозвал к себе Исии и сказал ей:

— Послушай, Агнесс, обслужи-ка вон того господина, что сидит один у окна. Это доктор Зорге. Сегодня у него день рождения, а он почему-то один. Развлеки его…

В обязанность девушек из ресторана входило развлекать посетителей. Их называли хостас — хозяйки. Гостеприимные, общительные, они сервировали стол, приносили блюда и, усаживаясь рядом, поддерживали разговор.

Исии подошла к столику и спросила по-немецки, как учил ее папаша Кетель:

— Вас вьюншен зи?

Зорге взглянул на нее — маленькую, стройную, с большими, как вишни, темными глазами… А брови — черные, тонкие радуги. Нежные очертания губ придавали лицу выражение застенчивой мягкости.

Зорге спросил:

— Откуда вы знаете немецкий язык?… Я хочу, чтобы вы посидели со мной.

Исии не поняла. Зорге повторил это по-японски.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Агнесс.

— Агнесс?! — Зорге рассмеялся в первый раз за весь вечер. — Немецкая девушка, которая не говорит по-немецки… Знаю я эти штучки папаши Кетеля!…

Рихарду Зорге в тот день исполнилось сорок лет — четвертого октября тридцать пятого года. И он чувствовал себя очень одиноким. С настоящими друзьями встретиться было нельзя, с друзьями в кавычках очень уж не хотелось. Рихард пошел в «Рейнгольд», просто чтобы побыть на людях. Папаша Кетель заметил, что его знакомый доктор почему-то не в духе. Учтиво осведомился об этом.

— Да вот праздную сорокалетие, — иронически усмехнулся Зорге…

Потом подошла эти маленькая японка с глазами-вишнями, и они просидели вдвоем весь вечер.

Рихард сказал:

— Мне иногда нравится делать все наоборот — какой бы я мог сделать вам подарок? Сегодня день моего рождения, — пояснил он, — и мне будет приятно сделать подарок вам.

— Мне ничего не надо.

— А все-таки.

— Ну, тогда, может быть, какую-нибудь пластинку, — неуверенно сказала она. — Я люблю музыку.

Из «Рейнгольда» Рихард уезжал на своем мотоцикле. У него был прекрасный «Харлей». Как принято, Исии провожала его на улице.

На другой день Исии была свободна, и они встретились днем на Гинзе. Теперь она была в светлом кимоно с цветным поясом, волосы ее были искусно уложены в высокую прическу. В руках Исии держала пачку нот, завязанных в фуросика — розовый шелковый платок.

— Что это? — спросил Рихард.

— Ноты… Утром у меня был урок музыки, и мне не захотелось возвращаться из-за них домой.

Зорге взял ноты, попытался прочитать надпись. Он еще слабо разбирался в сложных японских иероглифах. «Митико», — прочитал он.

— Нет, нет, — рассмеялась Исии, — это Мияки, фамилия моей приемной матери.

— Но все равно, мне нравится — Митико. Я буду называть вас Митико.

Они зашли в музыкальный магазин, и Зорге выбрал несколько пластинок Моцарта: отрывки из «Волшебной флейты», скрипичные концерты, что-то еще.

— Моцарт мой самый любимый композитор, — сказал Рихард. — Уверен, что вы получите удовольствие. Мне кажется, в истории музыки не было такого мощного и разностороннего гения. Вот «Волшебная флейта». Сколько в ней мудрости! Когда ее слушаешь, будто утоляешь жажду. — Рихард задумался: — Вот несправедливость судьбы! Гений, которому надо ставить памятник выше небес, похоронен в общей могиле для бездомных нищих…

Через много лет Исии, содрогаясь, вспоминала эти его слова… Как схожи оказались судьбы Зорге и Моцарта.